Палеев Роман Николаевич, и. о. доцента Академии адвокатуры и нотариата, доктор юридических наук.
Исследование социальной этики является актуальной научно-практической задачей. Социальная этика оказывает весьма значительное влияние на право, при этом посредством права существует возможность воздействовать на социальную этику, таким образом, теоретические результаты, полученные в результате исследования социальной этики, могут быть положены в основу формирования правовых норм, подавляющих деструктивные тенденции ее развития, а также формирующих позитивные нормы социальной этики. По мнению автора, социальная практика показывает, что ценности цивилизации, которая ставит во главу угла гедонистические установки, порождают мощные деструктивные процессы.
Ключевые слова: социальная этика, капитализм, договор, труд, свобода, экономика.
The reverse side of social ethics R. N. Paleev
Paleev Roman Nikolaevich, acting assistant professor of the Academy of advocature and notariat, doctor of juridical sciences.
The research of social ethics is a topical science-practice task. Social ethics has a significant impact on law, at that by means of law there exists a possibility to affect social ethics, therefore the theoretical conclusions made as a result of study of social ethics can become the fundamentals of formation of legal rules suppressing destructive tendencies of development thereof as well as forming positive rules of social ethics. The author believes that social practice shows that the values of civilization which regard the hedonist attitudes as a paramount importance give rise to powerful destructive processes.
Key words: social ethics, capitalism, contract, labor, freedom, economy.
Кризис протестантского этоса
Нормой в условиях капитализма стало то, что ранее, в прежние эпохи, осуждалось достижение выгоды, получение возможно более высокой прибыли. Социальные и культурные нормы, сословность и происхождение как факторы, которые обеспечивали человеку определенный статус в обществе, стали оттесняться в пользу крепнущей автономности хозяйства. Экономика стала развиваться согласно собственным законам. Но эти правила со времен Адама Смита неизменно включали в себя и нравственный аспект. В соответствии с идеями Аристотеля и средневековыми учениями договор между производителем и потребителем должен быть справедливым и свободно заключенным. Социальный статус и бедность, стесненное положение партнера включались в обсуждение, в оценку договора. Экономическая практика сама по себе нуждалась в правовых и моральных обоснованиях. Как показала историческая практика, любой тип экономической деятельности требует этического обоснования. Казалось бы, хозяйствование как тип человеческой активности располагает собственными законами, определяющими характер предпринимательства. Однако регулирование всех видов экономики неизбежно сталкивается с проблемой нравственной оценки того, что предлагает имеющаяся социальная практика. Это связано с тем, что в экономической деятельности участвуют огромные массы людей, которым нужны система ориентирования, правила поощрения и наказания, принципы коллективного труда. Разумеется, это утверждается условно, поскольку этический кодекс может оказаться урезанным. При рыночной системе вопрос о справедливости договора и цены больше не ставится. Любой фактический договор рассматривается как справедливый. Все, на чем могут сойтись покупатель и продавец, оказывается экономически допустимым. Однако полностью пренебречь нравственными условиями экономика не может. Предпринимательская этика — это кодекс правил и нравственных требований, которыми они руководствуются в своей деятельности. Этика позволила людям осознать ценность всякого накопления, которое служит подножием любому бизнесу. Когда человек поступает на работу в фирму, он изучает те правила, которые считаются обязательными для данного предприятия. Скажем, служащий обязуется не заводить романы с сотрудниками фирмы, поскольку это мешает работе, создает дополнительные трудности и разрушает предпринимательскую этику. Чиновник или менеджер обязан следить за интересами фирмы и не присваивать себе те ценности, которые принадлежат предприятию. Работники фирмы не имеют права разглашать коммерческие секреты своего предприятия. У каждой цивилизации есть свой скрытый код — система правил или принципов, отражающихся во всех сферах ее деятельности, подобно некоему единому плану. С распространением индустриализма по всей планете становится зримым присущий ему уникальный внутренний план. Он состоит из системы взаимосвязанных принципов, программирующих поведение миллионов. Естественным образом вырастая из разрыва между производством и потреблением, эти принципы влияют на все аспекты человеческой жизни — от секса и спорта до работы и войны. Нам известны по крайней мере два крупных этоса, которые определили характер экономической деятельности на протяжении последней половины тысячелетия в европейской истории — протестантская этика и социальная этика. Как показал М. Вебер, капитализм с его установлениями вообще не возник бы, если бы не сформировалась протестантская этика. Ее основные черты — труд, бережливость, аскетизм, опора на себя, индивидуализм. В какие бы одежды ни рядилась мораль, в ней почти всегда присутствовала мысль, что стремление достичь индивидуального спасения с помощью упорного труда, бережливости и конкурентной борьбы составляет суть успеха. Рождение капитализма, по мнению Вебера, событие редкостное, уникальное, во многом случайное. Европейское человечество могло не реализовать этот шанс. Здесь вовсе нет марксистски трактованной неизбежности. Вот и Россия, если обратиться к ее истории, многократно вступала на путь либерализма. И каждый раз возникало какое-то поразительное противодействие. Откуда-то изнутри рождалось глухое сопротивление. Не зря публицисты спорят: а может это вообще не для России? Вот один из непреложных законов: капитализм начинается с первоначального накопления. Без капитала нет бизнеса. Нужно, чтобы в руках сконцентрировалось некое богатство. По первому впечатлению это так просто. Ограбил почтовый вагон, совсем по О. Генри. Отхватил себе золотоносный участок. Получил какое-то наследство… Все это, конечно, важно. Но разбойник или авантюрист — это еще не капиталисты. Их можно числить по грабительскому или приключенческому ведомству. Отнюдь не по предпринимательскому. Между тем протестантская этика, по сути дела, изжила себя. Рухнули ее основные опоры. Эксперты давно засвидетельствовали крушение трудовой этики. В условиях раннего капитализма каждый участник экономического соревнования был убежден в том, что его судьба целиком зависит от упорного и систематического напряжения всех жизненных сил. Хочешь добиться успеха — трудись, презирай леность, человеческие пороки, докажи свою состоятельность, и удача вознаградит тебя за эту стойкость. Нет сомнений в том, что трудовая этика опиралась на реальные факты социальной практики. Вот почему в истории Запада протестантская этика с ее проповедью воздержания оказалась столь ценной. Она воспитала трудолюбие, которое, конечно, проявлялось и в других культурах. Однако именно в Европе трудовая этика соединилась с аскетизмом. Наконец, протестантский этос создал целые поколения бережливых, доброжелательных и предприимчивых людей. Но историческая практика стала все чаще показывать, что труд сам по себе далеко не всегда ведет к удаче. Можно надрываться изо всех сил, рвать жилы, но так и остаться среди бедняков. А с другой стороны, можно сразу сколотить себе доход, если случайно попасть на обложку журнала, купить лотерейный билет или просто украсть чье-то состояние и избежать расправы. Система массовой информации во всех странах стала пропагандировать не трудовые усилия, а обыкновенную удачу, которая может прийти в виде выигрыша в лотерее, выгодной сделки или успеха в шоу-бизнесе. Распространение либеральной идеологии с ее культом человеческих прав вообще разрушило смычку между трудом и достойной жизнью. Африканец или араб, воспитанный в системе либеральных ценностей, убежден в том, что он по определению имеет право на достойную жизнь, на потребительские блага, на образование безотносительно к тому, каков его личный трудовой вклад в общественное благосостояние. У жителей многих стран появляется уверенность в том, что они вообще могли бы не работать, а существовать безбедно за счет тех ресурсов, которые дает земля, будь то нефть, газ или плоды природы. Протестантский этос строился на индивидуализме, т. е. на представлении о неограниченных потребностях и абсолютных правах личности, о ее полной свободе и независимости от общества и государства. Рядовой агент социальной практики был убежден в том, что он может добиться успеха только путем индивидуальных усилий, собственного риска и инициативы. Вебер называл предприимчивость, инициативу и трудолюбие основой хозяйственной культуры капитализма. Индивидуализм стал аргументацией социокультурного бытия человека. Этот исторически сложившийся тип поведенческой ориентации указывал на самоценность индивида, на его свободу и автономию, на его право и реальную возможность самому определять свои интересы, благополучие семьи. Эта идеология поддерживалась примерами социальной практики. Инициативные люди добивались реального успеха, создавая собственный бизнес, претворяя неожиданную возможность на поприще конкуренции. С переходом капитализма в госмонополистическую стадию сфера конкуренции постепенно сузилась. Частное предпринимательство натолкнулось на многочисленные преграды. Монополизм вообще стал реальной угрозой для экономического преуспевания. Отныне рядовой труженик мог рассчитывать уже не на открытие золотоносного месторождения, не на захват новых земель, а на удачную карьеру в крупной организации. А как же конкуренция? Успех стал сопутствовать тем, кто сумел обойти соперника с помощью интриг, связей, доносительства. Как же теперь, в условиях утраты прежней мотивации труда, убедить труженика в том, что он все равно может рассчитывать на успех? Но только теперь залогом этих достижений оказывается отказ от индивидуализма, от неограниченности собственных интересов, от индивидуального риска и инициативы. Главное теперь — преданность фирме, честное служение ей, скрупулезное соблюдение корпоративных ценностей. Будет, например, хорошо «Джэнерел моторс», будет хорошо и тебе. Поэтому новый этический корпус предлагает: откажись от прежнего индивидуализма, сомкни свои интересы с корпоративными. Но то, что понятно на уровне правил поведения внутри фирмы, требует более основательного обоснования. Разумеется, если официант в ресторане случайно разбил тарелку, нужно немедленно сообщить об этом шефу. Не исключено, что, прогневавшись, шеф прогонит недотепу, и ты займешь его место. Однако доносительство — гнусная вещь. Оно не может служить единственным рычагом экономического расчета. Нужно дать новым принципам социальной практики более развернутое оправдание.
Социальная этика
Эту задачу взял на себя известный американский социолог У. Уайт. В противовес протестантской этике возникла новая этика, которую американский социолог назвал социальной. Он считал, что резонно было бы именовать ее организационной или бюрократической этикой, но склонялся все-таки к понятию «социальной этики» <1>. ——————————— <1> Уайт У. Организационный человек // Личность. Культура. Общество. 2002. Т. 4. Вып. 3 — 4 (13 — 14). С. 284.
В чем же ее суть? Под социальной этикой У. Уайт имеет в виду тот корпус правовых идей, который делает морально легитимными давления общества, направленные против индивида. Здесь три главных положения: вера в группу как источник творчества, вера в «принадлежность» как высшую потребность человека и вера в применимость науки для достижения этой принадлежности. Правовое учение Уайта исходит из того, что человек существует как элемент общества. Сам по себе он изолирован и бессмыслен. Лишь поскольку он сотрудничает с другими, он начинает чего-то стоить, ибо возвышая себя в группе, он помогает произвести целое, превосходящее сумму его частей. Тут, стало быть, не должно быть никакого конфликта между человеком и обществом. То, что мы считаем конфликтами, — это на самом деле недоразумения, просчеты в коммуникации. Применяя методы науки к человеческим отношениям, мы можем устранить эти препятствия к достижению консенсуса и создать такое равновесие, в котором потребности общества и потребности индивида — одно и то же. Началось триумфальное идеологическое шествие социальной этики. Возник запрос на формирование такого психологического типа, как коллективист. Каковы его черты? Он видит себя активным членом общества сотрудников, занятых общим делом на благо сообщества. В эту группу входят разные люди, преимущественно левой политической ориентации, религиозные традиционалисты разных профессий со сравнительно невысокими заработками. Группа коллективистов может считаться моральным остовом общества, независимо от того, какая политическая партия находится у власти. Коллективисты лишены синдрома «аутсайдерства». Социальная этика существует уже несколько десятилетий. Насколько эффективно она справляется с теми задачами, которые поставил перед нею государственно-монополистический капитализм? Удалось ли ей преодолеть и вытеснить протестантский этос? Социальный этос явно не справляется с теми требованиями, которые диктует современная практика. Поддерживать корпоративные интересы и ценности можно только в том случае, если это выгодно всем членам сообщества. Однако никакого равенства в доходах корпорация не может гарантировать. Идеология справедливости здесь оказывается простой манипуляторской уловкой. Призывая к честному служению корпорации, приверженцы социальной этики вынуждены скрывать те кричащие противоречия, которыми насыщена общественная и хозяйственная практика. В наши дни даже государство оказывается корпорацией. Политики и чиновники используют любой шанс для собственного обогащения. А что остается в этом случае рядовым участникам экономической деятельности? Кризисы сотрясают капиталистическую систему хозяйствования. Корпорациям приходится прибегать к манипулированию общественным сознанием, чтобы закреплять установки сервильности, конформизма, коллективной преданности общему делу. На деле социальная этика оказывается плохо прикрываемой формой конформистской преданности. Чаще всего апологеты социальной этики пользуются понятиями конформизма и нонконформизма, взятыми из обыденного языка, т. е. уже имеющими эмоциональную окраску и оценочную характеристику. В результате такой интерпретации понятие конформизма получает отрицательную оценку, а характеризуемый этим понятием субъект морально дисквалифицируется. Конформизм лишается тех положительных аспектов, которыми он, несомненно, обладает, так как определенная степень конформизма для любого общества столь же необходима, как и система социальных норм. Однако при этом сторонники социальной этики пытаются, осудив конформизм, представить служение корпорации не как акт конформности, а глубоко продуманный сознательный выбор, в результате которого наступает всеобщее благоденствие. Соответственно нонконформизм, т. е. несогласие с существующими установками и неподчинение корпоративным ценностям оценивается как пример патологического поведения, случай психической неадекватности. Частное нарушение корпоративных установлений трактуется как чрезвычайное событие, как акт сопротивления общим интересам. Внедряется система принудительной лояльности. Корпорации проводят массовые мероприятия, призванные продемонстрировать единство внутри коллектива, общность устремлений всех ее участников. Факт «униформизации» личности в современном обществе несомненен. Эта тенденция была подмечена еще в конце XIX в. Дж. Ст. Миллем в его «Утилитарианизме» и с ростом урбанизации все более усиливается, но попытки социологов объяснить потерю индивидуальности как цену, которую вынужден платить современный человек за блага научно-технического прогресса, несостоятельна.
Организационный человек
Сравним некоторые положения протестантской и социальной этики. Протестантский этос утверждал выживание наиболее приспособленных. Находясь на нижней ступени социальной лестницы, вы можете найти в себе силы взобраться наверх. Вы можете это сделать, если имеете волю и силу поддержать себя. На вершине всегда предостаточно места. Успех приходит к тому, кто заставляет успех покориться себе. Верный Кассий говорил Бруту: «Не звезды, дорогой Брут, виноваты в том, что мы мелкие сошки, а наша природа». Вот почему миллионер, который был когда-то простым студентом, уверен, что все его однокурсники не стали миллионерами потому, что не захотели. Между тем реальные возможности занять верхние этажи власти и богатства резко сократились. Протестантская этика проповедовала бережливость. Как только станете зарабатывать деньги, заведите привычки сберегать часть своего жалованья или прибылей. Откладывайте доллар из каждых десяти заработанных. Настанет время в вашей жизни, когда, владея кое-какими деньгами, вы сможете контролировать обстоятельства, иначе обстоятельства будут контролировать вас. Необходимо обратить внимание на употребление активной лексики: взобраться, сила, заставить, контролировать. Протестантская этика все еще с таким же упорством, как и раньше, рекомендовала человеку борьбу с его средой — такую практическую, сосредоточенную в «здесь и теперь» борьбу, которая приносит материальные вознаграждения. И духовные вознаграждения тоже. Практическая часть протестантской этики была, конечно, неполной без соответствующего уверения в том, что такой успех хорош как в практическом, так и в моральном плане. В условиях этой свободной системы управления, при которой индивид волен сам выбирать, как ему зарабатывать на жизнь или стремиться к обогащению, обычным результатом является конкуренция. Но тогда очевидно, что конкуренция на самом деле означает свободу трудиться. Так, каждый может сам выбрать для себя род занятий или работать не покладая рук или не делать этого. Он может выдвигать свои условия при заключении сделок и сам устанавливать свою цену на собственный труд и производимую продукцию. Он свободен приобретать собственность, сколько пожелает, и расстаться с ней. С помощью умноженных усилий или большего мастерства, если он может зарабатывать больше, он свободен лучше жить, равно как и его сосед волен последовать его примеру и придумать, как, в свою очередь, превзойти его. Если у кого-то есть талант делать деньги и распоряжаться ими, он свободен осуществить свой талант, равно и другой свободен пользоваться этими средствами. Если индивид наслаждается деньгами, заработанными за счет собственной энергии и успешных действий, его соседям надлежит трудиться еще упорнее, чтобы они сами и их дети тоже могли наслаждаться тем же. Время показало, что такая этика чересчур оптимистична. Если каждый мог верить, что преследование личного интереса автоматически улучшает положение всех, то применение упорного труда должно было установить со временем рай на земле. Один из идеологов этой морали писал: «Америка — поистине такое поле, на котором есть где развернуться человеческому роду. Это надежда и приют для угнетенных и упавших духом со всего мира. Именно воодушевляющий пример Америки — несравненнейшей из наций земли, ярчайшей звезды на политическом небосводе — рассасывает затвердевшую опухоль аристократии и сеет по всему миру демократический дух. Это поистине драгоценная жемчужина, которой мир может смело доверить свое сердце». Здесь одно мерило — заслуги. Рождение ничего не значит. Выживают наиболее приспособленные. Заслуги — высшая и единственная добродетель, необходимая для достижения успеха. Здесь мирами и системами миров правит разум. Это внушающий благоговение монарх беспредельного пространства, и в человеческом обществе, особенно в Америке, он сияет как диадема на лбу у тех, кто стоит в передовых рядах человеческих дерзаний. Здесь признается лишь естественный порядок благородства, и на гербе его красуется не щит и не хвастливый геральдический знак, а лозунг «Разум и честность» <2>. ——————————— <2> Clews H. Fifty in Wall Street. N. Y., 1908. P. 40.
Образ «организационного человека» противостоит просветительской модели человека и во многом является ее контроверзой. Ни одно поколение не было так хорошо оснащено технически и психологически, чтобы справляться со сложной механикой огромных организаций. Ни одно поколение не было так хорошо оснащено, чтобы вести осмысленную социальную, общинную жизнь. Вероятно, ни одно поколение не будет так приспособлено к постоянным социальным сдвигам, как этого требует современная жизнедеятельность организации. Концепция «организационного человека» имеет глубокое антропологическое содержание. Человек организации оказался своеобразным антропологическим типом, имеющим собственные ценностные и практические установки, своеобразный идеологический настрой и навыки хозяйственной жизни. Антропологическая концепция «организационного человека» связана с социальной этикой, которая совпадает с современной критикой либеральной версии человека. В современных западных обществах остаточный индивидуализм доведен до таких крайностей, что стал угрозой самому обществу. Он выродился в узкий эгоизм и эгоцентризм, мешающий эффективности сотрудничества. Однако бурное возрождение консервативных идей чревато созданием такой социальной атмосферы, которая не даст индивиду проявить инициативу и воображение. Знаменитый канадский ученый и писатель Джон Сол так описывает психологические проблемы «организационного человека»: «Озадаченный явно неразрешимой природой разных экономических проблем, некий гражданин обращается к капиталисту за разъяснением. Вместо объяснений капиталист обязательно упрекнет его в том, что он не проявляет инициативу и недостаточно старательно трудится. В этом нравоучении в качестве иллюстрации приводится личный пример высокой нравственности и ответственности, которая почему-то включает в себя риск, конкурентоспособность, рыночные силы и индивидуализм. Наконец, он отсылает гражданина к правительству, которое, как выясняется, ответственно за инфляцию, безработицу, крах фондовой биржи и ограничение прав человека. Гражданин поворачивается, чтобы идти, куда послали, но вдруг замечает что-то странное во внешности капиталиста, лидера, человека, берущего на себя риск» <3>. ——————————— <3> Сол Джон Ролстон. Ублюдки Вольтера. Диктатура разума на Западе. М., 2007. С. 527.
Теперь попробуем понять, что странного мог бы увидеть в глазах босса обычный гражданин. Хозяин по-прежнему демонстрирует твердость, но в его глазах нет огня. Он слишком уверен в себе, чтобы быть действительно ответственным. И его одежда слишком похожа на униформу, а не на костюм индивидуалиста. В нем нет ни капли творческого потенциала, ни следа того портрета, который он живописал, ни того, что он сам создавал предприятие. Его слова — не больше, чем разглагольствование о свободном предпринимательстве и получении прибыли. И тут гражданин понимает: это не владелец средств производства. Это — наемный служащий, вырядившийся капиталистом. А кто же этот капиталист? Он председатель, генеральный директор, главный исполнительный директор. Он может называться как угодно, но он не хозяин своего места. Его наняли, чтобы он выполнял эту работу. У него есть контракт, гарантирующий его занятость при определенных условиях, автомобили, путешествия в первом классе, пенсионные выплаты, отпуска, членство в клубах. Он имеет диплом МБА или инженера, в его активе две тысячи акций, предоставленных компанией. Но эти акции даже не являются его собственностью. Они только законный юридический способ уйти от большого подоходного налога. Он продаст эти акции при отставке и уволится, получив деньги наличными. И если бы он по какой-то причине был уволен, то его контракт содержит условие о весьма приличных выплатах в каждом конкретном случае. Таков портрет рядового агента корпоративного общества. Настоящие владельцы компании — это биржевые спекулянты. Собрание всех тружеников — пустая формальность. Невозможно собрать всех акционеров. Управление осуществляют те, у кого большинство голосов. Большая часть директоров назначаются менеджерами. Они соглашаются на эту должность не потому, что хотят управлять компанией. Заседать в совете директоров престижно. Это дает полезные связи, дополнительный вес в обществе и дополнительные доходы. Принятие компанией верных решений не является их главной заботой. Их задача — уберечь руководство от крупных ошибок. Но самое главное, они ищут возможности для себя, при этом не внутри компании. Они ищут контракты на обслуживание, например, которые могли бы заключить с другими компаниями, с которыми они имеют связи. Социальная этика, в отличие от протестантского этоса, имеет весьма узкую социальную базу. Этика протестантизма никем не насаждалась. Она явилась выражением назревших ценностных установок в обществе. М. Лютеру не удалось бы повести за собой массы, если бы в народной толще не укрепились в то время ценности воздержания, труда, инициативы, сформировавшие законы протестантизма. Мир хозяйства до появления протестантизма традиционно считался лишенным поэзии, мертвым, косным, ограничивающим высокие движения души. Гений противостоял ремесленнику, поэт — торговцу. Капитализм потому и достиг всемирного успеха, что привнес поэзию в область самого хозяйства. Тот образ мысли, который впоследствии нашел выражение во многих политических и хозяйственных программах и встретил сочувствие народа, в древности и в Средние века презирался как недостойное проявление грязной скаредности. Как отмечал М. Вебер, подобное отношение и в начале XX в. было свойственно всем тем социальным группам, которые были наименее связаны со специфическим капиталистическим хозяйством того времени или наименее приспособились к нему. Этот мощный пафос серьезной пуританской (аскетической) обращенности к миру, это отношение к мирской деятельности как к долгу был бы немыслим в Средние века. Теперь в наши дни нам понятен огромный духовный подвиг протестантизма, который разрушил древние заветы. Проникая в глубины библейской мудрости, толкователи новой религии произнесли нечто, нашедшее отклик в сердцах людей. Бог вовсе не назначает тебе жизненную судьбу. Напротив, он ждет от тебя подвижничества, упорства. Всевышний определяет только твое земное предназначение — труд. Птица удачи в твоих руках. Преобразуй землю. Хочешь богатства — обрети его. Оплошал — Бог, разумеется, простит, но вовсе не оценит как благое деяние. Протестантизм открыл новую эру в истории Европы, а возможно, и всего мира. Он благословил жизненное процветание на основе земной жизни. Протестантский этос зафиксировал огромные изменения в психике человека. В религиозных доктринах родилась новая концепция свободы. Люди не хотели больше повиноваться общине. Впервые в европейской истории стремление быть свободным стало восприниматься как благо для человека. Свобода оценивалась как святыня. Само собой понятно, что без идеи самостоятельного автономного индивида капитализм вряд ли возник бы. Что касается социальной этики, то она не является обобщением общественных настроений, этических принципов, рожденных экономической практикой. Разумеется, она отразила реальные процессы, связанные с укреплением монополизма, но не опиралась на массовые запросы. Сфера частнопредпринимательской деятельности сузилась. И надо было убедить массы тружеников в том, что их протестантские ценности устарели. Сегодня нельзя быть индивидуалистом. Надо искать выгоды в коллективизме. Именно эти идеологические установки и пытался выразить социолог У. Уайт. Он, вообще говоря, выполнил социальный заказ времени. Социальная этика оторвана от реальной практики современного предпринимательства. Сегодня труд, индивидуализм, аскетизм не сопряжены с экономическим успехом или обретением богатства. Другие средства — рейдерство, финансовые спекуляции, тайный экономический сговор — вот что реально определяет человека удачи, а исканием морали здесь и не пахнет. Прежняя модель «экономического человека», действующего сугубо рациональным образом, ориентируясь на сухой подсчет соотношения издержек и прибылей, распадается на глазах. Меняется и отношение к культуре, которая прежде мыслилась в виде своеобразного архитектурного украшения, некоего необязательного довеска к общей экономической картине. Теперь же наиболее авторитетные специалисты анализируют культуру в качестве основы экономики, фундамента «хозяйствующего человека». Рассматривать духовные, ценностные, этические проблемы, оказывающие воздействие на экономику, как некие привходящие факторы, сегодня не представляется возможным. Приходится все чаще отвлекаться от образа рационального индивида как главного субъекта экономики, изначально располагающего значительным потенциалом предприимчивости и конкурентоспособности. Многие ученые отмечают, что базовые феномены рыночной экономики находятся в процессе радикального преображения. Они отличаются по своему культурно-историческому, а следовательно, и по экономическому смыслу от аналогичных явлений других экономических эпох. Социальная практика далеко не всегда реализует те идеи, которые на самом деле относятся к соотношению бизнеса и морали. «О моральных издержках бизнеса как свободно предпринимательской деятельности, определяемой законами рынка и конкуренции, говорилось и говорится немало, и не только в нашей стране, но и в других странах, в том числе и тех, где бизнес получил широкое развитие и сегодня выполняет важную функцию в экономике. Беспокойство по поводу издержек бизнеса стимулировало многочисленные попытки создания таких систем хозяйства, в которых бизнес в тех или иных аспектах был подчинен общественному или государственному регулированию» <4>. ——————————— <4> Замошкин Ю. А. Бизнес и мораль // Философские исследования. 1993. N 1. С. 90.
Таким образом, современное гуманитарное знание вынуждено вернуться к проблемам, которые, с одной стороны, раскрывают связь бизнеса с моралью, а с другой стороны, позволяют анализировать соотношение экономической морали с правом. В. С. Соловьев писал о том, что исторический опыт застает человека уже восполненным некоторой общественной средой, и затем — что вся история есть лишь возвышение и расширение той двусторонней, лично-общественной жизни. Иначе говоря, действительно в истории морали может оказаться некая социальная сила, выражающая новые социальные представления. Но после ее ухода с исторической арены или даже в момент кризиса она становится объектом критики. Однако мораль вовсе не условна, не исчерпывается конкретной эпохой. Критерием здесь могут служить универсальные идеал ы, выражающие, по мнению самого Соловьева, человеческую природу. Но вопрос заключается прежде всего не только в том, каковы нравственные установки того или иного общества. Можно говорить также о том, насколько укоренена мораль в жизни конкретного социума. Ведь общество держится не только на морали. Оно реализует также правовые интересы, правосознание… Предмет хозяйственного права неразрывно связан с хозяйственно-правовым методом. Характерной чертой хозяйственно-правового метода регулирования является сочетание свободы при реализации частных интересов с государственным властным воздействием там, где это диктуется интересами государства и общества. Отношения, возникающие между субъектами хозяйствования, регулируются в основном нормами права, которые носят диспозитивный характер. Эти отношения подвергаются воздействию приемов, способов, характерными чертами которых являются юридическое равенство сторон, установление их прав и обязанностей на основе договора (диспозитивный метод правового регулирования).
Бизнес и мораль
Наиболее отчетливо диктат «организационного человека» проявляется, пожалуй, в таких странах, как Япония и Китай. Антропологические установки восточной культуры могут оказывать воздействие на этос «организационного человека». Когда вы разговариваете с восточным человеком, вас может разочаровать интерес к вам не как к личности, а как к выразителю социальной номенклатуры. Японец при первой беседе непременно постарается выяснить, каков ваш социальный статус, какую должность вы занимаете, какой имеете стаж, награды и характеристики. Он обязательно проверит, знают ли о вас высокопоставленные особы. Судьба делового человека зависит от всех этих сведений. Эгоцентрическая структура экономического сознания японца складывается приблизительно к 20 годам в процессе социализации. К этому возрасту японец окончательно выбирает место работы, которое во многих случаях закрепляется при помощи системы «пожизненного найма», и таким образом устанавливает «предельный круг» своих знакомых и «потенциально» знакомых. Попасть в первый или второй круги социального сознания и общения японцу после достижения им этого возраста почти невозможно. Отношения с людьми из первого и второго кругов устанавливаются на основе совместного производственного опыта. Когда японцу нужно вступить в контакт с человеком «третьей категории» (иностранцем или японцем), то он использует «деловую» форму общения или же, желая установить более тесные отношения, прибегает к форме общения с людьми «первой категории», т. е. к японскому варианту интимных отношений. В этом случае иностранцы нередко бывают шокированы неожиданной интимностью, у них возникает ощущение пренебрежения правилами приличия и вежливости со стороны японцев. Межличностные отношения с людьми первой категории, имеющие самое важное значение для социальной жизни японца и для социализации личности, становятся предпосылкой для того, что «все люди одинаковы», «все люди понимают друг друга». Именно на базе этого формируется основная модель «общения» японца. Японцы считают совершенно естественным, что человек должен менять свое поведение и отношение в зависимости от того, имеет ли он дело с людьми из центрального, среднего или внешнего кругов. Изменение стандартов поведения в зависимости от смены кругов не является основанием для внутреннего конфликта до тех пор, пока японец четко различает границы этих кругов, их нечеткость вызывает у него чувство беспокойства, поскольку японец не знает, может ли полагаться на существующие нормы. Поэтому для японца особенно важное значение имеет его группа, в которой он обретает чувство уверенности и устойчивости. «Индивидуалистический мир» для японца немыслим. Он не может полагаться на себя, ему непременно нужно «зависеть от других». Рассматриваемые как главный итог руководства современной организацией, навыки управления человеческими отношениями легко подталкивают нового администратора к насаждению более вкрадчивой и всепроникающей тирании, нежели та, которую он, по его мнению, искореняет. Так создается опасность господства авторитарного лидера. В самой по себе организации нет динамики. Динамика сосредоточена в индивиде. Духовный конформизм оказывается неизбежным следствием информационного общества. Дальнейший рост и процветание этого типа цивилизации приведут в конечном счете к еще большему обесчеловечиванию человеческой жизни. Можно ли приравнять социальную этику к конформности? Организационный человек может соглашаться, что индустриализм разрушил моральную ткань общества и нам нужно вернуться к моральным добродетелям; что бизнес нуждается в дроблении организаций, однако вектор развития уже обозначен. «Таблица организации, как и продукты фирмы и бюрократия, которая ее олицетворяет, стандартизированы. Однако при том, что маркетинг ниши вытесняет массовый маркетинг, а приспособленная продукция делает массовое производство устаревшим, не будет нелогичным утверждать, что структуры компаний также скоро «демассифицируются». Иначе говоря, дни вырезанной по шаблону компании сочтены. И так же обстоит дело с вырезанными по шаблону властными структурами, которые управляли крупными корпорациями» <5>. ——————————— <5> Тоффлер Э. Метаморфозы власти. М., 2004. С. 225.
В наши дни «гибкость» проникает в структуру организации. Жесткая единообразная структура фирмы сменяется разнообразием организационных устройств. Разделение больших компаний на децентрализованные бизнес-единицы — только полушаг в этом направлении. Следующим шагом для многих предприятий станет создание в полной мере гибкой фирмы. Таким образом, организационное общество может быть столь же совместимо с индивидом, как и любое прежнее. Организация создана человеком, и человек может ее изменить. В организации случаются редкие моменты, когда индивид может взять судьбу в свои руки. Но когда наступает такой момент? Узнает ли он его, когда увидит? По каким стандартам он должен его судить? Организационный человек чувствует обязательство перед группой. Он чувствует моральные ограничения, накладываемые на его свободную волю. Если он идет против группы, мужество это с его стороны или простое нонконформистское упрямство? Стремление помочь или эгоизм? В конце концов прав ли он, о чем он сам постоянно себя спрашивает? Именно в решении множества таких дилемм и состоит сегодня реальная проблема индивидуализма. В современном мире возможен возврат к протестантской этике, которая утратила свое прежнее значение. Однако социальная практика показывает, что ценности цивилизации, которая ставит во главу угла гедонистические установки, порождают мощные деструктивные процессы. Набор управленческих технологий обширен. Основной показатель успешности руководителя — способность наладить корпоративную деятельность, деловое сотрудничество. Но есть в арсенале и другие возможности. Психологи отмечают парадоксальный факт: неудачи, которые испытывает производственный коллектив, сильнее сплачивают группу, нежели удачи. Поэтому управленцы предлагают подчас провести испытание групповой успешности через конфликт, через состязательность. Однако не следует абсолютизировать этот менеджеристский ход. От Б. Н. Ельцина осталась в руководстве система сдержек и противовесов. Она перешла из политики в менеджмент. Мы живем в эпоху узколобых технократических решений. Технологи закрепились сегодня во всех областях общественной жизни — в бизнесе, в политике, культуре. Разве это плохо? Да, поскольку технократическое мышление не оперирует масштабными и нравственными категориями. Это, вообще говоря, не их гардеробчик. Известный экономист, один из идеологов реформ 1992 г. Виталий Найшуль недавно высказал убеждение, что развитие экономики в России требует нравственных устоев. Это выстраданное мнение. Узость социальной рефлексии, засилье математических приемов в общественной практике. Посмотрите, с помощью цифровых расчетов пытаются оценить труд философа, этика. Как только поставлена та или иная социальная проблема, тут же появляется некое подобие теста или мыслительной схемы. Но социальное мышление требует широкой гуманитарной экспертизы с участием социального воображения, широты философской рефлексии. В обществе царит ценностный разброд, зыбкими выглядят и теоретические парадигмы знания. Известный кинорежиссер Павел Лунгин отметил недавно, что в начале нашего века не осталось ни больших идей, ни великих стремлений. Не может же восприниматься целью жизни рентабельность. Человек рожден не для того, чтобы осознавать себя как небольшое, но прибыльное предприятие, в которое он вкладывает деньги, которые сам же и зарабатывает. Итак, можно назвать три скрепы общественного сознания: интересы, права и ценности. Интересы касаются прежде всего экономической стороны жизни. Люди стремятся к благоденствию, они хотят стяжать для себя и своей семьи как можно больше доходов. В обществе образуются классы, социальные группы, которые отстаивают свои экономические интересы. Но в обществе есть и другие регуляторы социальной жизни — это мораль и право. В конечном счете эти три силы и взаимодействуют, и находятся в состоянии конфликта, и призваны обеспечить общественную динамику.
Литература
1. Замошкин Ю. А. Бизнес и мораль // Философские исследования. 1993. N 1. 2. Бенедикт Рут. Хризантема и меч: Модели японской культуры. М.; СПб., 2013. 3. Сол Джон Ролстон. Ублюдки Вольтера. Диктатура разума на Западе. М., 2007. 4. Тоффлер Э. Метаморфозы власти. М., 2004. 5. Уайт У. Организационный человек // Личность. Культура. Общество. 2002. Т. 4. Вып. 3 — 4 (13 — 14).
