СПРАВЕДЛИВОСТЬ: ПОДДАЕТСЯ ЛИ ОНА ЮРИДИЧЕСКОМУ ОПИСАНИЮ?
К. В. БУБОН
Адвокат коллегии «Форум» (г. Хабаровск) К. В. Бубон предпринимает попытку дать описание такому основополагающему юридическому принципу, как справедливость. Проведя анализ позиций, уже опубликованных в российской печати, автор излагает свой взгляд на границы между понятиями «справедливость» и «равенство», «справедливость» и «гуманность», «справедливость» и «законность».
Ключевые слова: гражданское право, уголовное право, гражданский процесс, уголовный процесс, оперативно-розыскная деятельность, расследование, судебное следствие, приговор, исполнение приговора, права человека, истина, справедливость, гуманность, законность, состязательный процесс, этика.
Fairness: Is it amenable to a legal description? K. V. Bubon
The lawyer of collegium «Forum» (Khabarovsk) K. V. Bubon attempts to describe such a fundamental legal principle of justice as fairness. Having carried out the analysis of the points of view to this issue already published in the Russian press, author outlines his views on the location of boundaries between concepts such as «fairness» and «equality», «justice» and «humanity», «fairness» and «legality».
Признаться, я уже хотел отвлечься от уголовно-правовой и уголовно-процессуальной тематики, потому что повседневная практика принесла мне сразу несколько оснований для разных печатных высказываний. Тем не менее логика ранее опубликованных работ неумолима: я не прямо и почти не намеренно вступил в дискуссию, старую как мир, — дискуссию о справедливости, но даже не совершил попытки дать более или менее удовлетворительное описание этой категории <1>. ——————————— <1> Бубон К. В. Реквием по истине // Адвокат. 2010. N 1.
Подобный пробел, конечно, необходимо восполнить. Первое, к чему я хотел бы прибегнуть в процессе изложения, — это законный авторский произвол, в соответствии с которым свое собственное мнение я намерен изложить сразу же, а мнения других авторов, очень уважаемых и в высшей степени компетентных приберечь «на потом». Причина, извиняющая меня в этом, думаю, понятна: тем вопросам, на которые я дерзаю замахнуться, посвящены многие тома самых разных авторов, и отечественные юристы преуспели в их умножении не меньше зарубежных. Мнения уже сложились, устоялись, кристаллизовались; простое их изложение вовсе не обещает заинтересовать читателя, который наверняка знаком с литературой ничуть не хуже меня. Поэтому, вооружившись здоровым авторским эгоизмом — основой всякого произвола, — постараюсь увлечь читателя собственными рассуждениями, а после показать другие точки зрения в сравнении с собственной, как далеко или близко ни завели бы нас мысли. Давайте приступим. Думаю, начать следует с того, что справедливость — это сквозное понятие как для юридических дисциплин, так и для культуры вообще. К его раскрытию стремятся почти всякий раз, как заходит речь о каком бы то ни было взаимодействии людей. При этом чаще всего авторы высказываний склонны сетовать на его «размытость», «относительность» и «субъективность». Некоторые публикации представляют собой едва ли не стенограммы чьих-то дискуссий <2>. При этом сами эти диалоги нередко столь далеки от юридических материй, что невольно диву даешься, в какие разные сферы имеет свойство внедряться обсуждаемая здесь категория. ——————————— <2> Маркушина Е. Мы говорили… о справедливости // Управление персоналом. 2008. N 18.
Впрочем, нам предстоит говорить о справедливости как ее готовы воспринимать юристы, а я не столь самонадеян, чтобы претендовать на какую-то универсальность в данном вопросе. Однако первое, что приходит в голову, — это потребность поместить изучаемое явление в более широкий (если не сказать философский) контекст. Справедливость относится к сфере культуры постольку, поскольку является чем-то таким, что выделяет человека из животного царства. Вместе с тем она не может быть чужда и цивилизации, поскольку жизнь современного человека требует ее воплощения в форме общественных (а в большей степени — государственных) действий. Тем не менее не существует какого-либо канона, который позволял бы однозначно трактовать что-то как справедливое или несправедливое. Чтобы высказаться по этому поводу, человек всякий раз бывает вынужден покинуть (в большей или меньшей степени) поле рационального рассуждения и обратиться к некоему внутреннему чувству. Доказательства как логические, научные, так и формально-юридические часто здесь «не работают», а если быть до конца откровенным, то я считаю, что применительно к вопросам справедливости рациональные доказательства не работают почти никогда. Поскольку справедливость иррациональна, то и завязана она как раз на доверие людей, их веру в отечественное правосудие, «в систему». Таким образом, любой разговор на избранную тему будет неполным, если из внимания будет упущен элемент иррациональной веры. Полагаю также, что справедливость вообще — категория не «материальная», а процессуальная. По этой причине она не может иметь своего определения в форме конечной дефиниции, а может — в форме доверия граждан и их вовлечения, взаимодействия и сотрудничества с судом, государством. Если степень вовлечения и сотрудничества высока, то справедливость будет, если нет — то и нет. Люди, не прибегающие к законным способам урегулирования споров и конфликтов или сознательно их избегающие, справедливости и вовсе недостойны. Государство, пренебрегающее гражданами при отправлении правосудия, с точки зрения справедливости бесплодно. Исходя из того, что справедливость — категория процессуальная, одним из главных ее воплощений в юридической сфере является справедливая судебная процедура. В качестве критериев таковой я предлагаю рассматривать разумное распределение прав и обязанностей между ее участниками, а также ее «герметичность», исключение влияния извне, т. е. воздействия лиц, не наделенных правами и обязанностями применительно к данному конкретному процессу. Есть соблазн сравнить справедливость с магнитным полем: нам известно, что оно существует, но его невозможно ощутить органами чувств. Увидеть можно только проявления магнитного поля: группирование металлических опилок, колебание стрелок прибора. Соответственно, вне «измерительной аппаратуры» (а в общественных науках таковой является установленная законом процедура) справедливости тоже вроде бы не существует. По крайней мере ее невозможно увидеть, потрогать или понюхать. Чтобы ее увидеть, требуется начать процедуру или включить прибор. По этой причине справедливости «не бывает» в экономике, как и вообще в жизни. Просто экономику, как и жизнь, невозможно свести к совокупности формализованных процедур. Кому-то из читателей эта мысль может показаться крамольной, но и закон не может быть справедлив сам по себе, вне процедуры его принятия, изменения, толкования и исполнения. И более того, он становится справедлив только в связи с такой процедурой. Особенно ярко эти соображения могут проявить себя на примере той части гражданского права, которая относится к договорным отношениям. Соглашение, которое устраивает обе стороны и добровольно исполняется, не имеет шанса быть оцененным с позиций справедливости. Для того чтобы это произошло, необходим конфликт между сторонами, который побудил бы их прибегнуть к обращению в суд, т. е. начать процесс толкования и применения закона. Постараюсь высказаться более определенно: справедливость — это процесс осуществления должного. Полагаю, не следует отождествлять движение к общественному благу с самим этим благом главным образом потому, что люди могут заблуждаться в вопросах распознавания добра и зла. В процессе трансформаций люди могут воспринимать их как субъективное зло, не понимая, что они и есть справедливость, ведущая в конечном итоге к добру. Да она отнюдь не всегда и является субъективным «добром» для отдельных людей. Двадцатый век дал достаточно примеров тому и другому. То есть справедливость не есть «то самое, что должно быть и существовать статически здесь и сейчас». Это слово правильнее использовать для обозначения ряда последовательных метаморфоз, направленных от «неправильного» к «правильному», но если мы с вами внимательно вдумаемся, то, наверное, придем к выводу, что оно акцентирует внимание именно на функции направления. Справедливость — плод человеческого ума, реакция на «жизнь как осуществление возможного»; в буквальном смысле — всего возможного без разбора: и того, что является добром и того, что является злом. В бесконечном пространстве равнодушных вариантов разумное существо не может не искать направления. И оно находит при помощи своего социального инстинкта — «воображаемого компаса», о котором мы сейчас и говорим. В связи с этим неизбежно придется упомянуть о том, что справедливость нуждается не только в своем активном осуществлении участниками судопроизводства, но и в пассивном внутреннем переживании процесса как должного и надлежащего не только теми, кто в него вовлечен, но и лицами, формально к нему не причастными. В самом обобщенном виде она приобретает форму доверия граждан судебным органам и готовности с ними сотрудничать. Стоит вспомнить, что применительно к юриспруденции и само «должное» проявляет себя только в процессе, установленном законом. Высшей формой «должного» для юриста является, конечно же, закон (как для священника воля Божья). Однако сам закон является плодом парламентской процедуры, а парламент, в свою очередь, сформирован в ходе честнейшей и состязательной процедуры выборов. И даже после того, как закон уже принят, его никогда не «отпускает» процедура внесения изменений и дополнений — в сущности, тех же самых метаморфоз. И вот, когда закон, казалось бы, достиг какой-то степени совершенства и, кажется, замер, начинается самое интересное — процесс его осмысления юридическим сообществом и толкования. «Дробление» справедливости и вынесение ее за рамки более широкого правотворческого и общественного бытия, на мой взгляд, является опасной болезнью многих, кто брался рассуждать на эту тему. В то же самое время закон очень часто оставляет предостаточно пространства для своей трактовки правоприменителем. Ганс Кельзен пишет: «Каждый акт, реализующий норму, — будь это акт правотворчества или акт простого применения — обусловлен ею лишь в некоторой части, в остальном же характеризуется неопределенностью… Неопределенность может быть прямо предусмотрена, то есть являться частью намерения нормотворческого органа. Так, принятие общего правила всегда основано на допущении, что изданная в его исполнение индивидуальная норма продолжит процесс определения, лежащий в основе иерархического упорядочения юридических норм» <3>. ——————————— <3> Кельзен Г. О теории толкования.
Полагаю, здесь вполне уместной будет следующая мысль: применительно к закону, содержащему нормы материального права, справедливость будет означать, что этот закон принят в ходе процедуры, адекватной отражающей волю народа, его смысл направлен на умножение, поддержание или охрану общественного блага, а толкование и применение этого закона будут производиться в рамках процедуры, адекватно воспринимающей и оценивающей волю всех вовлеченных в нее лиц. В связи с вышесказанным есть основания для вывода о том, что справедливость нельзя считать непрерывным процессом или непрерывным переживанием, поскольку практически ее не существует вне рафинированных процедурных рамок. Справедливость — процесс дискретный и пунктирный, если смотреть на него со стороны нашей повседневной жизни. И это замечательно, так как у государства нет возможности осуществлять непрерывный процессуальный контроль над повседневной жизнью граждан, а сами граждане не смогли бы достойно существовать в рамках такого контроля. Полагаю, читатель поймет меня, если я теперь скажу, что государство, которое в качестве основного или единственного принципа провозглашает справедливость, неизбежно станет диктатурой в процессе бытования. Исходя из тех воззрений, которые я успел изложить, «совершенно справедливое» государство будет вынуждено чрезмерно вмешиваться в поведение своих граждан. То, как вопросы справедливости решаются российским уголовно-процессуальным законодательством, является убедительным свидетельством правоты Г. Кельзена. Так, статья 297 Уголовно-процессуального кодекса РФ требует, чтобы приговор суда был законным, обоснованным и справедливым. Правда, уже вторая часть этой же статьи пугливо определяет «законность, обоснованность и справедливость» как соответствие УПК РФ и правильное применение Уголовного кодекса РФ, т. е. сводит все к одной только законности. Статья 299 УПК РФ (вопросы, разрешаемые судом при постановлении приговора) не упоминает о справедливости ни единым словом. Тем не менее статья 360 УПК РФ предписывает суду апелляционной и кассационной инстанций проверять законность, обоснованность, справедливость приговора и иного судебного решения. Пункт 4 ч. 1 ст. 379 УПК РФ указывает на несправедливость приговора как на одно из оснований для отмены или изменения приговора. Статья 383 УПК РФ раскрывает несправедливость приговора как несоответствие примененного наказания тяжести совершенного преступления, личности осужденного, либо применение наказания, которое хотя и не выходит за пределы, предусмотренные соответствующей статьей Особенной части УК РФ, но по своему виду или размеру является несправедливым как вследствие чрезмерной мягкости, так и вследствие чрезмерной суровости. Часть 2 этой же статьи указывает, что приговор может быть отменен в связи с необходимостью назначения более строгого наказания ввиду признания наказания несправедливым вследствие его чрезмерной мягкости лишь в случаях, когда по этим основаниям имеется представление прокурора либо заявление частного обвинителя, потерпевшего или его представителя. Внимательное рассмотрение совокупности этих статей закона показывает, что законодатель намеренно оставил значительную неопределенность в вопросах справедливости, возлагая их окончательное разрешение на органы судебной системы. При этом законодателем предопределены, в сущности, только самые общие процессуальные параметры, например запрет на постановку вопроса о «чрезмерной мягкости» иначе, как по требованию лиц, прямо перечисленных в соответствующей статье УПК РФ. В такой ситуации нельзя не сделать вывод о намеренной «субъективизации» исследуемых нами вопросов в уголовно-процессуальной сфере. Вышестоящий суд не может высказаться по поводу чрезмерной мягкости приговора нижестоящего суда, если об этом не просят потерпевший, его представитель, частный обвинитель или прокурор, которые исходят из своего внутреннего морального чувства. В конечном итоге самим поводом для судебного исследования вопроса справедливости является субъективное моральное чувство перечисленных лиц. Тем более что при рассмотрении дела судья также ориентируется на собственное моральное чувство, поскольку закон не дает прямых указаний по поводу того, что считать «чрезмерно мягким», а что «чрезмерно строгим» и «явно не соответствующим». Предлагаю сейчас посмотреть на вопрос с немного другой стороны. Да, существуют некоторые конвенционально определенные общественные ценности, характерные для развитого современного общества — такие как жизнь, свобода, безопасность, права человека, правосудие, экономическая активность и др. Доступ к этим ценностям в спорной ситуации представляет собой процесс; он также является справедливостью, видимой под иным углом зрения по сравнению с тем, которого мы придерживались до этого. Соответственно, несправедливость заключается в прекращении доступа к этим же ценностям для кого-то или для всех (да-да, несправедливость может коснуться неопределенного круга лиц, например, в недемократическом государстве). Существует такая общественная ценность, как целесообразная экономическая активность. Пресечение доступа к экономической активности являлось хроническим заболеванием советской системы с ее уголовным преследованием спекулянтов и частных предпринимателей. Предлагаемое здесь понимание справедливости как процесса осуществления должного (и в частности, разумно организованного процесса осуществления социальных благ) позволяет объяснить, почему такое положение вещей является несправедливым. Мне кажется, многие современные трактовки справедливости страдают именно тем недостатком, что не пытаются обосновать ее бытование в условиях, когда вчерашнее преступление сегодня рассматривается в качестве банальной профессии. На макроуровне, т. е. в масштабах общества, государства, субъективизм в распознании справедливого и несправедливого, а вернее, должного и недолжного, по-хорошему должен сглаживаться сложной и разветвленной системой согласования человеческих воль (в которую входят партийная жизнь, парламентский процесс, учреждения гражданского общества). Дополнительно подчеркну, что согласование воль не может произойти вне тех или иных процедурных рамок. На уровне конкретной процессуальной деятельности между субъективным переживанием события как должного и содержанием этого самого события лежит, собственно, только воля очень ограниченного круга людей. Степень расхождения между тем, как переживают, чувствуют справедливость участники данного конкретного процесса и тем, как ее переживает макроуровень текущей культуры, зависит, на мой взгляд, главным образом от вовлеченности участников данного уголовного судопроизводства в общественную жизнь. В частности, о достаточной степени такой вовлеченности может свидетельствовать представленность всех социальных групп в парламентском процессе и их участие в формировании законодательства, в том числе уголовного. Если государство по каким-то причинам силой исключает большую или меньшую часть общества из социальных (в том числе политических, парламентских) процессов, оно одновременно выводит и всю ситуацию за пределы вообще каких-либо критериев справедливости. Так, советские приговоры в отношении спекулянтов не были справедливыми, даже если большинство советских людей переживали их как таковые. Спекулянты были силой исключены из сферы экономической активности. Граждане, извлекавшие материальную выгоду из предпринимательской деятельности, в СССР не были представлены ни в законодательной власти, ни в политике, где господствовали представители блока коммунистов и беспартийных. Соответственно, их мнение никак не учитывалось при формировании советского законодательства, и мягкость или суровость конкретного приговора ничего здесь не меняли. С другой стороны, когда государство силой не изгоняет никого из общественного процесса и не претендует на моральную монополию, становится очевидной тщета претендентов на отделение права от морали. Мне в течение жизни приходилось видеть много разного рода «униженных и оскорбленных», свято уверенных, что с ними обходятся несправедливо, «хотя и по закону». Однако, внимательно присмотревшись к таким случаям, становится понятно: речь идет чаще всего о людях, сознательно и самостоятельно исключивших себя из общественной жизни и переживающих бесконечное изумление перед тем фактом, что своим отделением от общества они много потеряли и ничего не приобрели. И это тоже справедливо. Мне могут возразить, что государство нередко прибегает к вытеснению тех или иных групп совершенно обоснованно, в интересах всего общества. Примером этому может служить идущая во всем мире борьба против торговцев наркотиками. Однако такое возражение не может быть признано корректным. Оборот наркотиков нельзя сравнивать со здоровым хозяйственным оборотом. Если экономическая активность есть везде, и вопрос ставится только о том, могут ли в ней участвовать все желающие, или кто-то будет выкинут за борт, то оборот наркотиков как явление имеет абсолютно противоположные свойства: в здоровом обществе он воспринимается как зло и выбрасывается за борт целиком, вместе со своими сторонниками. Включение себя в отношения по поводу наркотиков означает сознательное исключение себя из общества, о котором говорилось абзацем выше. Включение себя в экономическую активность, наоборот, является одновременно и включением себя в общество. Так и с прочими формами социальной девиации: обсуждаемая здесь концепция справедливости вовсе не означает поощрение зла. Напротив, она вполне чувствительна к направлению своего осуществления, хотя и допускает некоторые вариации. Если жители Нидерландов, например, в ходе открытого и свободного парламентского процесса решили считать, что при определенных условиях оборот легких наркотиков и проституция являются для них приемлемым злом (или вообще не злом, а чем-то нейтральным), то это не противоречит ничему из сказанного мной. Теоретически возможные в будущем изменения в законодательстве этой страны будут являться справедливостью в той мере, в которой при их принятии будут учитываться позиции всех заинтересованных сторон. Если же чья-то позиция, будучи корректно учтена, не найдет отражения в законодательстве, ее носителям придется смириться на том основании, что их точка зрения не выдержала проверки надлежащей процедурой. Справедливость далеко не всегда является компромиссом. Здесь настало время подумать о соотношении таких понятий, как «большинство», «меньшинство» и «справедливость». Недаром тема меньшинства является такой болезненной для западного сознания, и нередко представителям различного рода меньшинств предоставляются свободы, которые кажутся нам, жителям России, такими неуклюжими и чрезмерными. Просто современный парламентский процесс способен распознать любое мнение, но решение будет все же принимать большинство. Это тоже элемент справедливости, но не вся она. Полное лишение меньшинства возможностей по выражению его интересов угрожало бы стать тем же инструментом подавления и вытеснения, например, в обстоятельствах, когда в масштабах государства не организовано народное представительство. Поэтому осуществление справедливости в отношении меньшинства так часто зависит от способности большинства внутренне различать добро и зло, так как в ходе голосования именно ему предстоит признать те или иные интересы меньшинств законными или незаконными. Подчеркну, что способность к такому различению является ценностью абсолютно для всех, и большинство выигрывает от нее еще больше, чем какие-либо меньшинства. На этом основании ответ на вопрос, кто должен учитывать позиции заинтересованных сторон, лежит в плоскости того, кто будет наделен правом или обязанностью принятия решения по тому или иному вопросу и насколько адекватна процедура наделения его таким правом или обязанностью. На уровне конкретного уголовного дела таким лицом является судья, и поэтому люди обычно так чувствительны к вопросу «а судьи кто?». Но на самом высоком уровне субъектом осуществления справедливости являемся «мы, многонациональный народ Российской Федерации» <4>, как бы пафосно это ни звучало. Процессуальный характер справедливости как раз и вытекает с неизбежностью из того, что «мы» в количестве более чем 140 миллионов технически не можем собраться где-то на площади и хором выразить свою волю, а вынуждены применять для этого такое множество самых различных процедур. ——————————— <4> Конституция Российской Федерации.
Поскольку мной уже предложено определение справедливости как процесса осуществления должного, я считаю нужным еще немного порассуждать в этом направлении. Например, сведение справедливости приговора к одной только соразмерности наказания является немалым упрощением. Неадекватные условия содержания следственно-арестованных и осужденных в местах лишения свободы способны свести на нет весь назидательный пафос наказания как «должного». Отбывание наказания в виде лишения свободы, например лицом, совершившим кражу, будет пережито большинством (а желательно, чтобы и самим осужденным) как часть надлежащего устройства жизни. А вот его же смерть от туберкулеза в учреждении, исполняющем наказание, вряд ли может быть пережита развитыми людьми в том же назидательном ключе. Кроме того, приговор суда не может быть справедлив, если основан на законе, принятом в ходе ненадлежащей процедуры, т. е. процедуры, проведенной без адекватно сформированного народного представительства. Многие авторы, мнение которых мы будем обсуждать далее, отделяют справедливость закона от справедливости приговора. Однако они упускают из внимания, что справедливость как внутренняя, субъективная категория переживается людьми как цельная, неразрывная последовательность шагов по реализации «должного»; что справедливость нуждается в осуществлении, и нельзя сказать, мол и закон у нас хороший, и суд был справедлив, да только уходили воришку до смерти в колонии. Отсутствие, дефект какого-то элемента способны поставить под сомнение способности всей системы. А противоположностью доверия является цинизм, что мы и наблюдаем в окружающей нас действительности. Хотелось бы остановиться на соотношении справедливости и равенства (почему-то их очень часто ставят в один ряд, определение одного через другое чрезвычайно популярно). Логика всего сказанного ранее ведет к разделению двух этих понятий. Одно из них процессуальное, другое — статичное; одно — функциональное, другое — оценочное. Я не стал бы прямо противопоставлять их, это не противоположности, а просто разные вещи. Наверное, справедливость включает в себя и предполагает скорее разумное распределение неравенств, чем тотальное равенство одних и других. Не стоит подозревать меня в том, что я предлагаю поражать кого-то в правах — вовсе нет! В уголовном судопроизводстве потерпевший в своих процессуальных правах не равен обвиняемому, и не должен быть ему равен. Это — два разных правовых статуса, которые трудно назвать буквально противоположными, но и о равенстве здесь нет смысла даже говорить. Применительно к справедливости равенство означает одинаковый для всех доступ к самым общим, базовым правам. Однако такие общие базовые права всегда немногочисленны. Применительно к конкретному судебному делу речь идет скорее не о равенстве участников, а о таком разумном распределении процессуальных прав и обязанностей (приобретении людьми статусов), которое (распределение) при внешнем неравенстве обеспечивает гражданам одинаковый доступ к базовым правам и общественным ценностям. В силу того что процессуальные статусы участников судопроизводства разные, обеспечение их базовых гражданских прав требует наделения их разными и неравными процессуальными правами и обязанностями. Так, права обвиняемого и потерпевшего не равны в сфере доказывания, но это продиктовано необходимостью поддержания состязательности процесса. Возбуждение прогрессивной общественности по поводу того, что права потерпевшего по сравнению с правами подсудимого малы, которое наблюдается время от времени, выдает разве что малограмотность самой прогрессивной общественности. Те функции в сфере доказывания, которыми потерпевший не наделен по делам публичного обвинения, просто отнесены к сфере деятельности Следственного комитета, прокуратуры или органов внутренних дел. Государство обязано возложить на себя целый перечень функций и нет ничего удивительного в том, что гражданин при этом освобождается от их осуществления. Склонность оценивать процессуальный статус потерпевшего так, как будто указанных выше государственных учреждений не существует вовсе, является, конечно же, индикатором отношения прогрессивной общественности к правоохранительной системе. Но вряд ли можно спорить с тем, что интересы потерпевшего сводятся главным образом к обеспечению его личной безопасности и получению материальной компенсации, и его права должны соответствовать этому. Права потерпевшего в сфере доказывания, обязанность по которому в делах публичного обвинения лежит на уполномоченных государственных органах, как раз и выглядят излишними. «Учитывание» же мнения потерпевшего при определении вида и размера наказания отдает неким популизмом и манипуляцией — мнение того, кто не несет ни моральной, ни юридической ответственности за конечное решение (а потерпевший относится именно к такой категории субъектов) «весит» очень немного даже в глазах государственного обвинения. Полагаю, в контексте моей работы органично будет выглядеть предположение, что справедливость как в уголовно-правовом, так и в процессуальном смысле не может быть определена путем соотнесения и сравнения нормы, процедуры или приговора с неким общественным благом. Зато она может быть рассмотрена и оценена как элемент процесса приближения к этому благу. Боюсь, я чрезмерно углубился в частности. Справедливость, на мой взгляд, представляет собой как бы проекцию не вполне юридических, в общем-то, категорий в уголовно-правовую и уголовно-процессуальную сферы. Этими категориями являются общественное благо и общественные интересы, но вместе с тем и интересы отдельных людей, которые невозможно воплотить и реализовать иначе, чем в процессуальной форме. Иными словами, вводя в законодательство понятие справедливости, правотворчество декларирует его социальную направленность, учет интересов самых разных субъектов. Очевидно, что с этой точки зрения справедливость не может быть сведена к одной только законности, которая означает скорее нормативность, общеобязательность и в общем принудительный характер права. Выходит, законность является проекцией в право «силовой, правоохранительной» функции государства, в то время как справедливость — проекция связи государства с обществом, его (государства) легитимности и переживания обществом государственных процедур как надлежащих и направленных на достижение общего блага. Сейчас хотелось бы перенести внимание читателя на концепции справедливости, которые уже находятся в русскоязычном обороте. Например, заведующий кафедрой теории и истории государства и права Алтайского государственного университета, доктор юридических наук, профессор В. В. Сорокин пишет: «Ставка на справедливость в деле защиты гражданских прав может оборачиваться жестокими репрессиями и лишением права на прощение. Справедливость не самоценна. Она должна быть вписана в иерархию более ценных духовно-нравственных абсолютов — любви, милосердия» <5>. ——————————— <5> Сорокин В. В. Идея справедливости в контексте защиты гражданских прав // Гражданин и право. 2010. N 2.
Очень трудно представить уголовное судопроизводство, основанное на любви, наверное, ввиду бедности воображения. Однако и сам В. В. Сорокин, сначала пробудив великие тени Платона, Канта и целого ряда других уважаемых русских и иностранных мыслителей, вдруг, как бы вскользь, сознается: «…милость вытекает из самого факта господства». Вот так, не б ывает иных отношений в обществе, кроме отношений полного господства одних и подчинения других… На самом деле смыслы, к которым апеллирует цитируемая мною статья, глубоки и заслуживают пристального внимания. Автор абсолютно прав как минимум в одном вопросе: вопрос милости — это вопрос монархического господства. Добрый царь — злой царь, добрый хозяин — злой хозяин, праведный халиф — неправедный кяфир, ну и так далее, со всеми поправками на культурные и климатические особенности. Как это монтируется с правами человека? Да, никак — права человека требуют четкой процедуры их осуществления. Если лицо, ответственное за принятие решения, обязано соблюдать процедуру так же, как и прочие участники процесса, то вопрос о его личной доброте или злобности, скажем мягко, не выпячивается на первый план. Если же один человек решает судьбу другого исключительно по своей прихоти, то — да, вся надежда, что хозяин хоть и станет пытать, но не слишком сильно. Всякий раз, когда государство устами своих высоких деятелей начинает говорить о любви, это есть верный признак — скоро будут убивать, и много, или уже убивают. Современная Россия до этого (до «любви») все еще не дошла — на наше общее счастье — но вопросы о «гуманизации уголовного судопроизводства» периодически всплывают в популярных телепередачах. Вообще-то, гуманизация требуется только там, где один человек в силу объективных и неустранимых обстоятельств, попадает во власть другого человека. К таким областям человеческой деятельности относятся военная служба и содержание военнопленных, контртеррористическая деятельность и функционирование пенитенциарной системы. В тех же областях, где человек продолжает пользоваться своими правами и где охрана его интересов в значительной степени зависит от его собственного успеха в использовании им своих прав, речь может идти только о справедливости, т. е. формальной и процедурной направленности государственной деятельности на охрану как этих прав, так и общественных благ и общественных интересов. Если говорить о милосердии, то главным «производителем» милосердия в государстве является пенитенциарная система, хотя читателю это, возможно, и покажется странным. Именно сотрудники подразделений, исполняющих наказание, должны разумно дозировать суровость в отношении осужденных, избегая применения чрезмерных форм воздействия на них. Так или иначе социально-надлежащим, должным и, как следствие этого, справедливым порядком обращения с осужденными может являться только тот, который признает за ними человеческое достоинство. Суд же преимущественно является «производителем» справедливости, недаром УПК РФ не содержит никаких ссылок на милосердный приговор, даже сугубо декларативных. Следует отметить, что большинство авторов совсем не придерживаются той сугубо карательной точки зрения на справедливость, которую продемонстрировал в своей работе В. В. Сорокин. Так, кандидат юридических наук А. В. Арендаренко считает: «Уголовный закон будет считаться справедливым, если он отвечает требованиям криминологической, социальной и этической обоснованности… уровнем проявления справедливости в уголовном праве является назначение справедливого наказания, которое будет считаться справедливым только в том случае, если оно соответствует характеру и степени общественной опасности преступления, обстоятельствам его совершения и личности виновного» <6>. ——————————— <6> Арендаренко А. В. Принцип социальной справедливости в системе уголовного права Российской Федерации // Адвокат. 2007. N 5.
В своей работе автор, ссылаясь на В. Н. Кудрявцева и С. Г. Келину, выделяет как бы три «уровня проявления категории социальной справедливости в уголовном праве: — справедливость при формировании круга преступных деяний; — справедливость при назначении судом наказания; — законодатель должен определить справедливую санкцию» <7>. ——————————— <7> Там же.
В указанной работе автор приводит признаки справедливости криминализации деяния, такие как «оценка человеческого поведения как общественно опасного», «характер посягательства», «характер и размер причиненного вреда», «характеристика личности преступника: возраст, должностное положение», «характер психического отношения лица к своему деянию и общественно опасным последствиям». Арендаренко отмечает: «…несоответствие закона принципу справедливости при криминализации приводит к тому, что правовой запрет не соблюдается гражданами, правоохранительные органы его не применяют, таким образом, уголовно-правовая норма не действует». По поводу назначения наказания автор также отмечает: «…как нам представляется, при назначении наказания суд должен учитывать интересы не только преступника, но и потерпевшего». Отметим здесь, что эта позиция перекликается с моей в том, что справедливость — категория, которая не позволяет при своем осуществлении пренебречь интересами граждан. С другой стороны, я не могу согласиться с автором в том, что потерпевший имеет какие-либо специфические и поощряемые государством интересы в сфере назначения виновному уголовного наказания. В этой же работе автор ссылается на мнение Ю. Д. Блувштейна и В. Л. Чубарова, в соответствии с которым назначенное судом наказание будет считаться справедливым при выполнении следующих условий: «наказание должно соответствовать тяжести преступления и имеющим уголовно-правовое значение данным об общественной опасности личности виновного, в первую очередь тем, которые прямо предусмотрены законом в качестве смягчающих или отягчающих обстоятельств (индивидуализация ответственности); наказания, назначаемые за равные по тяжести преступления и (или) при разной общественной опасности личности виновного, должны быть разными (дифференциация ответственности); наказания, назначаемые за равные по тяжести преступления равным по степени общественной опасности виновным, должны быть равными (равенство ответственности)» <8>. ——————————— <8> Блувштейн Ю. Д., Чубаров В. Л. Справедливость наказания // Труды Академии МВД СССР. М., 1987. С. 91.
В отношении установления справедливой санкции А. В. Арендаренко утверждает следующее: «Санкция, как и уголовное право в целом, характеризуется признаком объективности, т. е. санкция зависит от окружающей действительности и отражает ее. Чем ближе санкция к окружающей действительности, тем эффективнее она применяется. Связь уголовно-правовых санкций с окружающей действительностью определяет их социальную обусловленность и выражается в социальной обоснованности санкций. Социальная обусловленность и социальная обоснованность — два самостоятельных признака и раскрывают с двух сторон один и тот же фактор. Социальная обусловленность характеризует санкцию с пассивных позиций и показывает зависимость санкций от окружающего бытия, степени общественного правосознания и т. д. Таким образом, санкции одновременно могут быть и социально обоснованными и социально обусловленными. Одним из необходимых требований, предъявляемых к санкции, является соответствие ее характеру общественных отношений, которые охраняются определенной уголовно-правовой нормой. В этой связи возможна определенная коллизия социальной значимости общественных отношений». При этом сам автор признается: «…право, в том числе уголовное, в высокой степени субъективно. В связи с этим субъективность присуща и санкции, так как санкция — преломленная в сознании определенных представителей общества неизбежность защиты существующих общественных отношений и мера интенсивности воздействия на психологию преступника. Если законодатель неправильно построит санкцию (неверно определит вид и размер наказания), это может повлечь неприменение санкции или применение необоснованных мер воздействия к правонарушителю и, как следствие, невыполнение целей наказания». Я так подробно привожу точку зрения А. В. Арендаренко потому, что мне она в высокой степени симпатична. Автор очень подробно и скрупулезно останавливается на всех факторах, которые могут так или иначе повлиять на переживание обществом национального уголовного судопроизводства как справедливого (а я хочу напомнить, что считаю пассивное переживание гражданами деятельности судебной системы как надлежащей элементом справедливости и субъективной категорией). Он даже делает следующий правильный вывод: «Для того чтобы санкция, определяемая законодателем, была наиболее справедливой, следует более глубоко и четко учитывать социальные факторы: необходимо исключить поспешность при создании законопроектов и принятии законов; привлекать к обсуждению законопроектов как можно большее число ведущих ученых-юристов; необходимо четко представлять социальную значимость тех или иных общественных отношений, на которые направлены посягательства, провести полный и всесторонний анализ последствий защиты общественных отношений от посягательств: не окажутся ли они более негативными, чем само посягательство. Назначение слишком мягкого или чрезмерно сурового наказания, безусловно, является нарушением принципа справедливости» <9>. ——————————— <9> Там же.
Однако я не считаю возможным согласиться с этим автором по целому ряду принципиальных для меня позиций. Прежде всего, в своей работе, признавая высокую степень субъективности, присущую гуманитарным дисциплинам, он, на мой взгляд, не делает достаточной привязки такой «субъективности» к осуществлению демократических процедур. Из текста статьи невозможно понять, как из бесчисленного множества субъективностей появляется право как система позитивных предписаний и какую роль в этом играет парламентская жизнь, начиная с этапа формирования парламента (избрания депутатов) и далее — по ходу его функционирования. Ссылка на вовлечение в процесс ученых-юристов, сама по себе бесспорная, как-то блекнет, теряет блеск на фоне первой строчки преамбулы Конституции РФ: «Мы, многонациональный народ Российской Федерации…». Мне кажется, что роль процедуры (в данном случае — парламентской процедуры) при соотнесении человеческих воль и человеческих восприятий у данного автора как-то стерта и незаметна, хотя со многими приводимыми им соображениями спорить совсем не хочется. В частности, принципы индивидуализации, дифференциации и равенства ответственности можно признать вполне приемлемыми. При этом следует только учитывать, благодаря чему они могут быть введены в законодательство (читатель, я думаю, уже догадался, что здесь я снова сошлюсь на парламентскую процедуру) и приводятся в жизнь (судебная процедура — соответственно). Таким образом, я предложил бы отнестись к ним как к признакам (атрибутике) соответствующих процессов. Мне кажется очевидным, что основы будущей индивидуализации, дифференциации и равенства ответственности закладываются в ходе парламентского законотворчества и конкретизируются в ходе продвижения судебного дела. Интересные мысли вкладывает в свою замечательную работу заведующая кафедрой трудового права Академии труда и социальных отношений, кандидат юридических наук С. А. Иванова. По ее мнению, «в отношении представлений о справедливости правовые нормы выполняют две функции. Во-первых, они объединяют такие представления в правовую систему, в результате чего представления о справедливости приобретают характер всеобщей обязательности, опираются на силу и авторитет государства, а вместе с этим повышается нравственная ценность самой правовой системы. Во-вторых, правовые нормы способствуют широкому распространению соответствующих идей о справедливости среди населения государства. Идеи социальной справедливости детализируются при разработке отдельных законов, затем закрепляются в правовых нормах этих законов и таким образом внедряются во все области общественных отношений. В идеале весь массив законодательства должен быть проводником справедливости в общественные отношения» <10>. ——————————— <10> Иванова С. А. Принцип социальной справедливости в законотворчестве: проблемы реализации на современном этапе // Законодательство и экономика. 2005. N 1.
В работе этого автора мне хотелось бы согласиться с идеей множественности проявлений справедливости в правовых нормах, нормативных актах, множественности способов ее закрепления. Кроме того, нельзя не согласиться и с тем, что «равенство и неравенство как выражение справедливости в праве в своей совокупности служат тому, чтобы максимально защищать интересы каждой личности». Большой интерес представляют также рассуждения С. А. Ивановой о соотношении целей и средств в деятельности государственных органов. Но вместе с тем, как кажется, автор хотя и признает, что нормативная система «выражает в обществе всеобщую волю народа», но не обращает внимания на то, что «воля народа», для того чтобы быть корректно выраженной, сама должна приобретать некоторые процессуальные формы. Кроме этого, у читателя может возникнуть чувство некоторого внутреннего противоречия, когда он встретит в тексте одновременно следующие утверждения о том, что «государство предоставляет <11> права гражданам», и о том, что «цель (деятельности государства, — Прим. авт.), чтобы быть справедливой, должна адекватно отражать интересы народа, т. е. обладать качеством истинности». ——————————— <11> Именно «предоставляет», т. е. «дает, дарует», как будто права — это вещь, которую можно дать, а можно и не дать.
В дальнейшем автор признает, что «сколь бы то ни было значительно участие масс в принятии законов и решений, большая доля ответственности лежит на государственных органах, которые обязаны четко и своевременно определять содержание воли народа, закрепляемой в нормативно-правовых актах. Общая воля — это та модель действий, которая в наибольшей степени воплощает интересы всех» <12>. Однако лично мне здесь также недостает более отчетливой констатации роли демократических практик (процедуры выборов, парламентской деятельности, независимой деятельности правосудия) в том, чтобы сформировать общую волю из множества индивидуальных воль. ——————————— <12> Иванова С. А. Указ. соч.
Недостаточно теоретически признать за государством долю ответственности за корректное осуществление справедливости, на мой взгляд, следует так же учесть, что именно делает государство деятельно-ответственным в его практической жизни. Помимо сказанного, думается, что в своей, безо всякого сомнения ценной, работе, С. А. Иванова чрезмерно соотносит справедливость с принципом законности. В конечном итоге автор в одном месте даже устанавливает их идентичность, когда утверждает, что Указ Президента РФ от 14 июня 1994 г. «О неотложных мерах по защите населения от бандитизма и иных проявлений организованной преступности» был несправедлив, поскольку противоречил Конституции РФ. В то же время, как говорилось ранее, идентификация справедливости с одной лишь законностью лишает деятельность государственных органов и судов ее важнейшей социальной составляющей. Р. С. Данелян дает следующие определения: «Существуют два значения понятия справедливости — широкое и узкое. В широком смысле справедливость есть разумность общественной жизни; она совпадает с нравственностью в ее проекции на социальную сферу, является основной добродетелью социальных институтов. В специальном, узком смысле слова справедливость есть нравственно санкционированная соразмерность в распределении выгод и тягот совместной жизни людей, степень совершенства самого способа кооперирования деятельностей и взаимного уравновешивания конфликтующих интересов в обществе и государстве» <13>. ——————————— <13> Данелян Р. С. Судейское усмотрение. Теоретические, законодательные и правоприменительные аспекты // СПС «Гарант». 2007.
Согласиться с такими определениями мне трудно, потому что распределение выгод и тягот очень часто происходит вне всякой связи с волеизъявлением людей и далеко не всегда чем-либо регулируется как в юридическом смысле этого слова, так и в нравственном. Кроме того, справедливость, на мой взгляд, может относиться к гораздо более разнообразным формам общественной жизни, чем просто распределение. Ссылаясь на определение Н. Ф. Кузнецовой, Р. С. Данелян указывает, что «принцип справедливости имеет два аспекта: справедливость уголовного закона и справедливость наказания, назначенного судом за преступление. Справедлив закон, который отвечает требованию социальной обоснованности криминализации деяний и пенализации преступлений. Не отвечающий этим требованиям закон обречен на бездействие как не отражающий правосознания общества и не защищающий его интересов» <14>. Вообще, следует отметить, что деление на «справедливость закона» и «справедливость приговора», конечного судебного решения, чрезвычайно распространено в литературе по избранной мной теме. ——————————— <14> Там же.
Касательно справедливости конкретного судебного акта Р. С. Данелян дает следующие разъяснения: «…о справедливости говорят при формулировании определения справедливого наказания, которое сводится к признанию таковым наказания, соответствующего общественной опасности (тяжести) преступления, личности виновного, обстоятельствам, смягчающим и отягчающим наказание, и иным характеризующим их обстоятельствам». В этой же работе Р. С. Данелян ссылается на мнение Г. К. Буранова, который пишет: «…неоспоримым является высказанное в литературе суждение о том, что справедливое наказание — всегда наказание целесообразное» <15>. ——————————— <15> Буранов Г. К. Отягчающие наказание обстоятельства в уголовном праве России. Ульяновск, 2002. С. 18.
Со многими утверждениями Р. С. Данеляна в контексте моей работы не могу не согласиться по тем же основаниям, которые излагал ранее, но мое согласие не будет полным. Цитируемый автор вводит в анализ справедливости такие категории, как «общественная опасность (тяжесть) преступления», «личность виновного», «обстоятельства, смягчающие и отягчающие наказание», даже «целесообразность». Он даже указывает на связь справедливости с защитой интересов общества. Однако, как представляется, он не дает объяснения происхождению всех этих категорий в контексте преамбулы и статьи 3 Конституции РФ. Следует учитывать, что даже более или менее хорошо проработанная категория «тяжести преступления» наполняется конкретным смыслом только в ходе активной парламентской процедуры, а впоследствии этой же категории предстоит быть пережитой многими гражданами как «надлежащей» (или по меньшей мере неизбежной) части их реальной жизни. В противном случае даже самая лучшая, проработанная юридическая материя становится «богом данной» и «от царя сошедшей», чем и вызывает соответствующее к себе отношение. Я довольно долго трудился над этой статьей, и уже ближе к окончанию работы у меня возникла необходимость высказаться по теме в еще одном ключевом моменте. Мое внимание привлекла высказанная в Интернете позиция по поводу такого принципа уголовного судопроизводства, как состязательность процесса. Так, А. Брестер считает: «Бездумное тиражирование состязательности приводит к таким извращениям, которые никак не позволяют процессу быть эффективным… мне не совсем понятно, что все в состязательности… нашли и почему так слепо ее тиражируют, ища там, где нет» <16>. По мысли автора, все, что принято называть состязательностью применительно к уголовному процессу, на практике сводится к простому равенству сторон, а о состязательности как отдельной категории нет никакого смысла даже говорить. ——————————— <16> http:// blog. pravo. ru/ blog/ criminalprocess/ 764.html
Я как-то сразу связал этот тезис с темой моей работы. Поскольку ранее я уже высказывался по этому поводу <17>, по всей видимости, следует проявить некоторую последовательность и прояснить свою позицию. Дело в том, что определение, данное цитируемым автором (ассистентом и аспирантом кафедры уголовного процесса Юридического института СФУ), значительно снижает активность и «субъектность» участников процесса и является, в сущности, апологией «активной роли суда в процессе доказывания». ——————————— <17> Бубон К. В. Указ. соч.
Нетрудно догадаться, что, несмотря на актуальность поднятого А. Брестером вопроса и на то, что высказанная им позиция, по всей вероятности, опирается на очень весомые аргументы, я не могу признать ее обоснованной по причинам принципиального характера. «Активная роль суда» в процессе доказывания вполне способна обернуться вовсе не привлечением прочих участников судопроизводства к активной деятельности в его рамках. Напротив, суд, который сам чрезмерно активно собирает доказательства по собственной инициативе, способствует отчуждению всех лиц, вовлеченных в дело, от исполнения ими своих прямых процессуальных обязанностей. Полагаю, ни для кого не секрет, что адвокат, сладко спящий в судебном заседании, — не такая уж большая экзотика для нашей страны. Развивая предложенную цитируемым автором идею, можно предположить, что через определенный промежуток времени и государственное обвинение окажется за бортом отечественного уголовного процесса в той же степени, в какой там сейчас пребывает адвокатура. Хотим «активного суда»? Боюсь, мы его получим (если уже не получили). И еще я несколько опасаюсь, что он нам не понравится. Ну, и уж совершенно однозначно моя работа построена на том, что вовлечение всех участников процесса в максимально активное осуществление своих прав и исполнение обязанностей является одним из практических проявлений справедливости. Чрезмерно «активный суд», конечно же, является полной противоположностью идеи моей статьи по причинам, о которых было сказано выше. Полное замещение активности сторон судопроизводства активностью самого суда несправедливо, поскольку противоречит необходимости наиболее полного, насколько это возможно, вовлечения их в процесс. Кроме того, идентификация состязательности с равенством сторон представляется мне определенной наивностью. Я уже выразил свое мнение, что справедливость предполагает скорее систему разумно и легитимно распределенных неравенств, чем всеобщее «равенство помидора и штангенциркуля». Равны ли друг другу обвиняемый и потерпевший? Думаю, вряд ли, особенно если учитывать, насколько разными являются их роли и насколько различаются для них последствия участия в судопроизводстве. С этими возражениями и связана та потребность высказать свое мнение, которая заставила меня дополнять этот текст. Кроме главного, самого общего возражения, имеются и возражения более конкретные. Например, мне кажется некорректным как само определение состязательности через «спор без вмешательства органов государства (кроме разрешения дела)», так и слияние ее с принципом равенства сторон. Дело в том, что существует уголовно-процессуальная сфера, которая как бы выпадает за рамки простого равенства сторон. И даже «всесторонностью» кое-что не охватывается. Это — право на формирование и поддержание собственной юридической версии событий. Иными словами, уголовное дело — это «слепок» (или копия) реальных событий, который по многим причинам не может (а иногда и не должен) идеально соответствовать образцу. Если говорить о всесторонней и полной оценке одного «слепка» событий, значит, речь идет об оценке только позиции обвинения, ведь расследование ведет именно оно. А как же всесторонняя оценка двух разных «оттисков» реальности, один из которых «сделан» обвинением, а другой — защитой? Как еще можно назвать само по себе наличие этих двух разных версий, а иногда и более того — их конкуренцию? Суть и смысл состязательности в самом наличии полноценных и активных сторон со всей своей юридической атрибутикой; по моему мнению, этим термином можно также описывать онтологическую сущность сторон процесса, вопросы их существования и деятельного функционирования. У меня есть одно опасение, и буду рад, если оно не подтвердится. Думается, появление точек зрения, подобных вышеизложенной, прямо связано с постепенной, поэтапной дискредитацией государственных функций, а вслед за этим — и исполняющих эти функции органов. Последовательно, один за другим, подрывают доверие к себе такие государственные структуры, как органы внутренних дел, прокуратура. Подорвано доверие к органам, осуществляющим функции расследования преступлений и оперативно-розыскную деятельность, органам, поддерживающим государственное обвинение. По многим причинам именно суду предстоит стать последней структурой, которая растеряет капитал доверия, заложенный в нее самим фактом ее существования. Суд — последний барьер на пути всеохватной социальной энтропии. Наверное, при таких обстоятельствах было неизбежно возникновение мнений, в соответствии с которыми «хорошо бы сделать наш суд поактивнее». Боюсь, они могли возникнуть только там, где остальным органам нет уже никакого доверия — ни в смысле эффективности ни в смысле добросовестности и неподкупности. Как следствие, приведенная выше идея представляет собой всего-навсего этап на пути превращения суда просто в чисто карательный орган, новую силовую структуру и ничего более. Конечно же, нет никаких оснований привязывать к этому процессу термин «справедливость», а у меня нет еще и никакого желания делать это. В заключение я хотел бы выразить надежду, что аудитория, интересующаяся правом, сочтет мою скромную работу достаточно интересной и оригинальной для того, чтобы почтить ее своим вниманием.
Библиография
Конституция Российской Федерации. Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации. Арендаренко А. В. Принцип социальной справедливости в системе уголовного права Российской Федерации // Адвокат. 2007. N 5. Блувштейн Ю. Д., Чубаров В. Л. Справедливость наказания // Труды Академии МВД СССР. М., 1987. Брестер А. // http:// blog. pravo. ru/ blog/ criminalprocess/ 764.html. Бубон К. В. Реквием по истине // Адвокат. 2010. N 1. Буранов Г. К. Отягчающие наказание обстоятельства в уголовном праве России. Ульяновск, 2002. Данелян Р. С. Судейское усмотрение. Теоретические, законодательные и правоприменительные аспекты // СПС «Гарант». Иванова С. А. Принцип социальной справедливости в законотворчестве: проблемы реализации на современном этапе // Законодательство и экономика. 2005. N 1. Кельзен Г. О теории толкования. Маркушина Е. Мы говорили… о справедливости // Управление персоналом. 2008. N 18. Сорокин В. В. Идея справедливости в контексте защиты гражданских прав // Гражданин и право. 2010. N 2.
