Правовое будущее России

(Зорькин В. Д.)

(«Журнал российского права», 2011, N 10)

ПРАВОВОЕ БУДУЩЕЕ РОССИИ

В. Д. ЗОРЬКИН

Зорькин Валерий Дмитриевич, Председатель Конституционного Суда Российской Федерации, доктор юридических наук, профессор.

Анализируется будущее России в свете действующих правовых механизмов как в самой Российской Федерации, так и в рамках иных национальных правовых систем. Рассматривается проблема конкуренции судебных систем и предлагаются пути решения их правового соперничества в мировом пространстве. Исследуется роль конституций и важнейших принципов права (формальное равенство, верховенство права). Определенная роль отводится государству как консолидирующему защитнику населения, интегратору территории, претворителю в жизнь социальных, политических, экономических парадигм. Особое внимание уделено преемственности в праве.

Ключевые слова: право, верховенство права, правовое равенство, Конституция, глобализация, правовая система, национальная правовая система, судебная система, конституционно-правовые отношения, правовая ответственность.

Legal future of Russia

V. D. Zorkin

The article is devoted to the future of Russia in the light of existing legal mechanisms in the Russian Federation itself, so in some national legal systems. This article contains an analysis of the problem of competition court systems, and suggests ways to solve their legal competition in the global space. Moreover author examines the role of constitutions and the most important principles of law (formal equality, the rule of law). In this process, the state has a value of consolidating the defender of the population, the integrator area implementor of social, political and economic paradigms. Particular attention is paid to continuity in the law.

Key words: law, rule of law, legal equality, the Constitution, globalization, the legal system, the national legal system, judicial system, constitutional and legal relations, legal responsibilities.

Россия, как и весь мир, переживает чрезвычайно сложный период своей истории. Это период глобальных трансформаций и перемен.

Лично меня, и как юриста, и как гражданина, больше всего волнует судьба права как такового в условиях подобных перемен. Мне кажется, что это ключевой концептуальный и стратегический вопрос современности. Любое право исторично. Мир после трансформации, безусловно, будет руководствоваться несколько другими нормами права. Но какими именно?

И что будет происходить в промежуточный период, который уважаемый американский политик и ученый Кондолиза Райс уже назвала в своей недавней статье в «Вашингтон пост» периодом турбулентности? В узком смысле слова госпожа Райс имела в виду лишь радикальные трансформации, потрясшие Северную Африку и Ближний Восток. Но мне кажется, что позволительна и даже необходима и более широкая трактовка фразы Райс: «Грядущие месяцы, а то и годы неизбежно будут турбулентными».

Как ученый, я не был бы корректен, не сославшись на госпожу Райс. Тем более что по прочтении ее последних работ у меня сложилось твердое убеждение, что и она сама, и близкие к ней ученые относятся к турбулентности расширительно.

Но если автору моя трактовка покажется чересчур вольной, то это ничего не изменит. Я тогда всего лишь отменю ссылку на госпожу Райс. И дабы не утомлять читателей другими столь же авторитетными ссылками, скажу: очень многие считают, что не только грядущие годы, но и предстоящее 20-летие в целом будет временем турбулентности.

А раз так, то надо вести себя соответственно. Как именно?

Древние китайские мудрецы скорбели по поводу того, что «выпало жить в эпоху перемен». Наш великий поэт Ф. И. Тютчев скорбно ликовал по этому поводу: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Конечно, можно и должно скорбеть (а в чем-то и скорбно ликовать). Но главное — активно осваивать будущее.

Призыв к активному освоению будущего важен вообще и вдвойне важен для России. Ибо страсти по светлому будущему, долго кипевшие в ней вплоть до 80-х гг. прошлого века, затем как-то быстро «обнулились», исчезли, сменившись периодом безразличия к будущему. Когда главным лозунгом стало: «Живи настоящим!»

Ответственно относясь к трагическому прошлому, не превращая это прошлое в предмет каких-либо кампаний — как шельмующих, так и апологетических, — мы не должны и не можем «выплескивать с водой и ребенка». Да, тогда увлечение будущим обернулось великой трагедией. Но значит ли это, что теперь можно жить настоящим, не думая о том, что мы оставим нашим детям и внукам?

При всем трагизме прошлого кипевшие тогда страсти по будущему создали великую страну. Что оставим после себя мы? И как мы можем сейчас не заниматься активным освоением будущего, коль скоро и впрямь начинается эпоха турбулентности? Категорически нельзя, чтобы судно нашей государственности входило в эту эпоху без руля и ветрил. А также без компаса.

Итак, уснувший интерес к будущему необходимо разбудить всеми возможными способами. Нельзя, чтобы русский витязь слишком долго спал на печи. Нельзя уповать на то, что общество, как тот русский витязь, в нужный момент само собой проснется и засучит рукава. Кстати, общество само уже просыпается. Его безразличие к будущему и желание жить настоящим осталось в прошлом. Инерция этого прошлого еще в каком-то смысле довлеет над обществом. Но, во-первых, только в каком-то смысле. А во-вторых, это реликт, остаток, наследство безразличных к будущему 1990-х гг.

И не потому ли наше общество проявляет снова все больший интерес к будущему, что оно каким-то своим — иным, чем у госпожи Райс, способом предугадывает эту самую турбулентность? Исторический опыт показывает, что особо острый интерес к будущему возникает именно в периоды, предшествующие турбулентности. То есть в периоды, когда это самое будущее труднее всего предвидеть, предугадать.

Никоим образом не замахиваясь на проблему будущего целиком, я бы хотел поговорить о будущем права в условиях социальной турбулентности, т. е. в условиях беспорядочного, хаотического развития, принимающего нередко характер своего рода социальных завихрений. Как вообще функционирует право в этих условиях, какие черты оно приобретает? Оставляет ли турбулентность праву какой-то шанс? Или оно оказывается неизбежно подмененным и замещенным революционной целесообразностью?

Образ подобной неопределенности в отношении будущего хорошо передан в известной картине В. М. Васнецова «Витязь на распутье» («направо пойдешь… налево пойдешь…»). Так в какой же степени характер права определит, куда именно пойдет витязь современного мира? Что будет, если этот витязь должен будет самоопределяться в условиях полного или частичного демонтажа права? Что знаменует собой частичный демонтаж права? О каком частичном демонтаже идет речь? Чем можно пожертвовать, а чем нельзя? И можно ли пожертвовать хоть чем-то?

Какие новые правовые регуляторы нужно выстраивать, коль скоро речь и впрямь идет о том, что названо турбулентностью? Как эти новые регуляторы должны сочетаться со старыми? Что нужно сделать, чтобы речь шла о гармоническом сочетании, а не о сшибке старых и новых норм?

На такие вопросы должна отвечать футурология — наука о будущем. Но может ли на эти острейшие вопросы ответить нынешняя футурология? Да, она уже давно приобрела научный характер. Но готова ли она к диверсификации? К специализации — сначала широкой, а потом и довольно узкой? А ведь от этой готовности зависит то, насколько точным будет наше предощущение и понимание будущего. Так может быть, пора обсудить возможности специализированной, диверсифицированной, в том числе и правовой, футурологии?

Дорогу в будущее прокладывали и прокладывают научные фантасты. И далеко не всегда эти пионеры футурологии безответственны или же выполняют лишь служебно-популяризаторскую роль. Ярчайшее опровержение этого — С. Лем, чьи работы, безусловно, являются выдающейся попыткой сочетания научного и художественного предвидения. Похожую роль играли братья Стругацкие. Их герои, обсуждая свойства турбулентности, подчеркивали, что в периоды хаотических социальных изменений опыт перестает быть условием адаптации.

С этим можно согласиться, коль скоро речь идет о конкретных приспособительных механизмах. Прямое заимствование этих механизмов из опыта и впрямь не будет способствовать адаптации к турбулентности, которая всегда беременна стратегической новизной.

Но разве альтернативой конкретной приспособительной функции опыта является только отмена опыта вообще? Разве нельзя говорить о теоретическом осмыслении опыта? Об извлечении из него каких-то универсалий? Мне кажется, что попытка извлечения чего-то подобного из нашего российского, да и мирового, опыта модернизации весьма важна в условиях приближения очередной турбулентности.

В связи с этим считаю необходимым подчеркнуть, что в рамках приготовления к предыдущей масштабнейшей турбулентности — той, которая знаменовала собой наступление эпохи Модерна, прорабатывались не только радикальные экономические и политические перемены. Прорабатывались ничуть не менее радикальные перемены во всем, что касается права.

При этом справедливо полагалось, что в обществе, которому надлежит пройти через радикальную трансформацию очень многого, и права в первую очередь, контуры новой системы должны быть не просто заданы! Они должны быть, как в подробнейших чертежах, воплощены в слаженной системе разнообразных, в том числе и правовых, предписаний. Причем правовых в первую очередь.

Будущее всегда носит телеологический, а в чем-то даже утопический характер. К. Маннгейм не зря говорил о сочетании утопии и технологии. В стратегическом смысле этого слова право, как это ни покажется странным, технологично. Утопия задает цель. Право прокладывает дорогу к этой цели. Задает рамки, за пределы которых нельзя выходить. В чем-то определяет и алгоритмы достижения целей.

При этом цель задается обществом, которое осознает и формулирует ее. Чем более развернутый и конструктивный характер имеет доведенная до чертежей будущего утопия и чем более гибкими и мощными являются применяемые для ее достижения правовые технологии, тем больше шансов, что турбулентность не обернется катастрофой.

У древних это олицетворял образ корабля, проходящего между Сциллой и Харибдой. Кораблю страшно в этот момент оказаться без цели или представлять ее недостаточно ясно. Но еще страшнее потерять технологический, т. е. правовой, контроль за происходящим. Впрочем, вряд ли стоит обсуждать, что страшнее — смутность утопии или отказ от правовых регуляторов. Гораздо важнее понять, что чем страшнее предстоящая турбулентность, тем важнее иметь одновременно и адекватные регуляторы, и внятные чертежи будущего.

В связи с этим полезно присмотреться к опыту Петра I, этого великого шкипера, проводившего корабль российской государственности сквозь бури предыдущей (или предпредыдущей) предмодернизационной всемирно-исторической турбулентности.

Говоря о Петре I, подчеркну, что авантюрные моменты в его реформах преувеличены. Современное состояние исторической науки позволяет утверждать, что все позитивные реформы Петра Великого вызрели в недрах русского общества еще в XVII в. Это касается и армии («полки нового строя»), и флота (который еще отец Петра пытался создать на Каспии для защиты российских интересов), и мануфактур (впервые возникших в России еще при деде великого преобразователя), и даже газет (первая русская газета была создана вовсе не в 1703 г., а еще в 1621 г.).

Петр I, конечно, революционизировал все наработки, доставшиеся ему от предшественников, но при этом не отбросил прошлое за ненадобностью. И наконец, крайне важно подчеркнуть, что, революционизировав наработки, он не отмел за ненадобностью право, а стал именно правовым реформатором. И его нововведения сопровождались принятием множества правовых актов, причем не индивидуального, а общенормативного характера.

Но разве Петр I был одинок? Любой реформатор — от Древнего Рима до современного Сингапура — проводит свои преобразования именно через правовые инструменты.

И тут вновь обратим внимание на необходимость правильного сочетания политической телеологии и правовых технологий.

Политическая цель оформляется мыслителями — великими просветителями, например. Она доводится ими до системных чертежей, т. е. до большого проекта.

Но цель проекта, его внутреннюю накаленную энергетику, задают элита и массы. При равнодушии масс и апатичной гедонистичности элит любая политическая телеология окажется мертворожденной. Никакие преобразования невозможны в условиях подобного равнодушия. А если мир втягивается в турбулентность, то такое равнодушие смерти подобно.

Воля элит и масс — вот что предшествует и проекту, и встраиванию в него обязательных правовых регуляторов. Абсолютизация этой воли чревата чудовищными последствиями. А. Гитлер говорил: «Все, что нам необходимо, — это инстинкт и воля».

Без правовых регуляторов, без проектных чертежей, принятых обществом, трансформация превращается в чудовищную конвульсию.

Но признание этого не имеет никакого отношения к пренебрежению волей как таковой. Безволие элит, игнорирование ими воли народа — путь к конвульсиям. Равнодушие народа, его безволие — гарантия исторического конца.

Понимая степень ответственности за это утверждение, настаиваю на том, что воля рождает право. Рождает, но не подменяет его. Как бы мы ни относились к турбулентности как возможности, свершившимся фактом является «глобальное общество риска». Оно-то уже построено. Налицо все его черты: неопределенность, кризисность, нестабильность. Дефицит умной воли в этих условиях губителен. И все мы это осознаем.

Воля зачастую тесно сопряжена с четким осознанием исторической необходимости. Таковой, конечно же, является для нас построение инновационного общества. Никакого разногласия в этом вопросе между почвенниками и западниками, патриотами и либералами просто не может быть. Нет инновационной экономики без инновационного общества. Нет сильной державы без инновационной экономики. Вот и все.

И, конечно же, инновационное общество обладает гораздо большей гибкостью, нежели его исторический предшественник. Но… бросить поводья не значит перейти к гибкому управлению лошадью, на которой сидишь. Между тем зачастую озвучивается наивная мысль: «Раз новая инновационная модель немыслима в условиях избытка управления, то надо создать дефицит управления — тогда получим искомое».

Катастрофу мы породим в этом случае — и только. Но может быть, турбулентности удастся избежать? А те, кто нам ее сулят, алармисты? Может быть, переход в новую всемирно-историческую эпоху впервые будет иметь относительно спокойный, гладкий, нетурбулентный характер?

Даже если это так (хотя пока ничто не предвещает, что это так), новая всемирно-историческая эпоха не за горами. И то, что мы называем инновационным обществом, — лишь один из знаков всемирно-исторических изменений. Для того, чтобы вписаться во все это нужным образом, крайне важно осознавать различие между новой регулятивностью и регулятивностью ослабленной.

Часто говорят, что Россия исчерпала лимиты на революцию. Однако, к примеру, Украина — вчерашняя часть России — уж точно не сочла, как мы видим по недавнему оранжевому периоду, лимиты на революцию исчерпанными. Но то, что Россия исчерпала лимиты на катастрофу, очевидно всем. Войдя через катастрофу в XX в. и выйдя из него тоже через катастрофу, Россия должна научиться отличать новые гибкие методы регуляции общества от примитивного ослабления регуляции, ведущего к катастрофе.

Одним из условий формирования новой — гибкой и эффективной — регулятивности является социальная приемлемость будущего. Его созвучие стремлениям, чаяниям, настроениям общества. Другое условие — просчитанность будущего. Превращение будущего в проект. Его научная обоснованность вообще и правовая обоснованность в частности.

И здесь возникает весьма важный вопрос: какую научно-правовую методологию требует осмысление глобальных правовых проблем в современном мире?

Проведем аналогию с экономикой. До кризиса многие экономические модели традиционно рассчитывались исходя из так называемой теории рационального экономического поведения. Кризис показал, что в условиях информационного общества при характерном для него резком увеличении потока самых различных (и далеко не всегда достоверных) сведений экономическое поведение зачастую перестает быть рациональным.

Но ведь то же самое касается и поведения правового, в том числе политико-правового, которое в обществе Модерна традиционно априорно основано на рациональности. Известный американский философ и политолог Дж. Дьюи писал об этой проблеме еще в 30-е гг. XX в.

Однако если опоры на рациональное поведение субъектов недостаточно, то на что еще мы должны опираться? На традиции? На резкое усиление роли сугубо санкционных нормативных правовых регуляторов (как с негативной, так и с позитивной санкцией)? На рост значимости правовой апробации (в том числе правовых экспериментов)? На что-то иное?

Поиск ответов на эти вопросы — наша задача.

Поиск ответов невозможен без понимания основных трендов развития правовых систем.

В современном глобальном мире можно выделить три основных направления конкуренции как национальных, так и региональных (и во внутригосударственном, и в международном значении) правовых систем. Причем речь идет не только об их экономических аспектах.

Первое направление — конкуренция за потоки инвестиций. Это то, в силу чего Восток перехватил у Запада именование «всемирной фабрики», и это то, благодаря чему Запад не уступает Востоку еще более значимый титул общемировой «фабрики технологий».

Второе направление — конкуренция за технологические потоки. Имеются в виду не только технологии в узком смысле, собственно производственные, но и технологии социальные. Тот же Китай не в последнюю очередь обязан своему взлету и достижению статуса «мастерской всего мира» именно своим социальным технологиям. И речь идет не только о Китае. Япония и Сингапур, Малайзия и Республика Корея, Турция и Бразилия, Индия и… перечислять можно бесконечно. На этом направлении оказались вполне конкурентными страны из так называемой незападной правовой семьи.

Третье направление — конкуренция за потоки всего того, что может в совокупности именоваться гражданской, политической, экономической, социальной лояльностью на основе правовой легитимности. Имеется в виду конкуренция различных правовых систем за активную лояльность граждан к своим странам и их правовым системам. В этом русле — проблема миграции, и не только. Ведь и для коренных граждан (не мигрантов) тех или иных государств помимо набора прав и благ также важны правовые ценности, на которые эти граждане ориентируются.

Это три основных направления конкуренции между правовыми системами. К ним примыкает множество направлений конкуренции «второго порядка», находящихся на стыке трех основных.

Например, конкуренция за инвестиционные потоки. По некоторым данным, значительная часть крупных компаний как в России, так и в других развитых странах Европы контролируется кипрскими офшорами. И на то есть вполне определенные правовые причины. Дело в том, что законодательство Кипра устанавливает весьма льготный режим налогообложения для прибыли, что в условиях свободы движения капиталов очень важно.

Это влечет антиофшорные меры (меры по борьбе с отмыванием денег, но не все к ним сводится) со стороны других государств. И включает другие аспекты конкуренции — конкуренции в области социальных (в том числе правовых) технологий, одним из лидеров в которой является такой борец с офшорами, как США.

Юристам хорошо известно, что реальное исполнение правовых норм ключевым образом зависит от эффективности судебной системы, ее удобства, понятности, прозрачности и результативности, что влечет конкуренцию судебных систем (судебную конкуренцию), наиболее заметную в сфере экономического права.

В эпоху глобализации такая конкуренция может охватить все сферы жизни граждан, став важнейшей составной частью конкуренции за гражданскую лояльность. И это тоже часть конкуренции национальных правовых систем.

Итак, конкуренция между различными правовыми системами в глобальном мире существует. Однако наряду с «конкурентными трендами» в развитии правового многообразия глобального мира должны развиваться и тренды всеобъемлющего сотрудничества правовых систем. Без такого сотрудничества невозможно формирование инфраструктуры единого глобального правового мнения.

В правовой сфере необходимо единство в многообразии, или, на языке русской социальной философии, многоединство, — объединение множества подходов и средств для гармонизации глобального мира.

Значит, нужен баланс между конкуренцией и сотрудничеством национальных правовых систем. Как он может достигаться? Взаимовлиянием и взаимообогащением правовой реальности путем перекрестной рецепции наилучших правовых подходов, институтов и практик.

Каковы критерии и возможные результаты такой рецепции? Об этом должны думать и это должны обсуждать представители юридического сообщества.

Говоря о возможных конкретных шагах, обратимся к такой важнейшей проблеме, как правовая ответственность перед грядущими поколениями.

Вспомним преамбулу российской Конституции, начинающуюся словами: «Мы, многонациональный народ Российской Федерации, соединенный общей судьбой на своей земле…»

В этом положении заложен не только прямой правовой посыл о народе как источнике и субъекте конституционной власти, но и идея единства народа как следующих друг за другом поколений людей, а также идея солидарности поколений, живущих на одной земле и объединенных одной судьбой.

В правовом отношении это означает обязанность ныне живущих россиян сохранить, приумножить и передать будущим поколениям свое историческое наследство. А такая обязанность в итоге предполагает, что все конституционно-правовое развитие России должно быть выстроено для обеспечения надлежащих условий жизни будущих поколений.

В последние годы тема ответственности нынешнего поколения россиян перед будущими поколениями начала привлекать внимание экспертов и политиков. Однако зачастую она сводится лишь к экологическим проблемам. Между тем для любой страны проблема прав будущих поколений перерастает экологические рамки и становится важным аспектом проблемы выбора стратегии социально-экономического развития в целом. Если рассматривать ст. 9 Конституции РФ о земле и природных ресурсах как основе жизни и деятельности проживающих в России народов в свете упомянутого положения преамбулы, то можно сказать, что земля и другие природные ресурсы — это основа жизни и деятельности всех поколений народов, проживающих на нашей территории.

Именно такой правовой смысл, изначально заложенный в Конституции, но до недавнего времени не вполне проясненный, сегодня становится все более актуальным, вынося на повестку дня вопрос о появлении такого нового субъекта конституционно-правовых отношений, как будущие поколения россиян. Сегодня мы еще очень расплывчато представляем себе статус этого нового субъекта права.

Отсюда логически вытекает конституционная ответственность каждого настоящего поколения перед будущими за создание долгосрочных условий устойчивого развития. В самом общем виде это предполагает, что ныне живущие должны действовать так, чтобы их наследникам досталось не меньшее количество тех благ, которыми они пользуются сами. Эти блага должны совершенствоваться и приумножаться. Каждое поколение должно занимать одинаковое (или равное) положение, являясь одновременно пользователем и распорядителем по доверенности. В этом смысл правового подхода к решению данной проблемы на основе формального равенства взаимоотношений между поколениями.

Проблема взаимосвязи поколений не ограничивается лишь контекстом материальных благ. Не менее (а, скорее, более) значимой является угроза будущим поколениям в результате передачи им такой системы духовных ценностей и основанных на них социальных институтов, которая чревата подрывом нормального развития общества. Поэтому наша обязанность перед потомками не ограничивается лишь сохранением природной среды, земли, ее недр и других ресурсов.

На западе проблеме прав будущих поколений во всех ее многоаспектных проявлениях в настоящее время уделяется значительно большее внимание, чем в России. При этом современная концепция прав будущих поколений основывается на принципе справедливости в его этическом истолковании, в рамках которого и обсуждается идея прав будущих поколений. Эта тема уже получила отражение в ряде международных документов.

В подготовленном в 2004 г. документе ЮНЕСКО по экологической этике обязанности нынешних поколений и права будущих увязываются в контексте экологической справедливости. Об ответственности нынешних поколений перед будущими поколениями уже упоминалось в различных международных нормативных актах, таких, как Конвенция об охране всемирного культурного и природного наследия, принятая Генеральной конференцией ЮНЕСКО 16 ноября 1972 г., Венская декларация и Программа действий, принятые Всемирной конференцией по правам человека 25 июня 1993 г., а также принятые Генеральной Ассамблеей ООН, начиная с 1990 г., резолюции по защите глобального климата в интересах нынешних и будущих поколений.

Декларация об ответственности нынешних поколений перед будущими поколениями, принятая Генеральной конференцией ООН по вопросам образования, науки и культуры (ЮНЕСКО) 12 ноября 1997 г., подчеркивает, что сегодняшние проблемы (нищета, недостаточное технологическое и материальное развитие, безработица, угрозы окружающей среде) должны решаться в интересах как нынешних, так и будущих поколений.

Эта Декларация формулирует ряд фундаментальных обязанностей нынешних поколений перед будущими поколениями, в том числе:

уделяя должное внимание правам человека и основным свободам, прилагать все усилия для обеспечения того, чтобы будущие и нынешние поколения пользовались полной свободой выбора в отношении своих политических, экономических и социальных систем и имели возможность сохранять свое культурное и религиозное многообразие (ст. 2);

в духе должного уважения к достоинству человеческой личности стремиться обеспечивать сохранение человечества на вечные времена; ввиду этого недопустимы никакие посягательства на существо и формы человеческой жизни (ст. 3);

заботиться о разумном использовании природных ресурсов и обеспечивать защиту жизни от опасности пагубных изменений экосистем, заботиться о том, чтобы научно-технический прогресс во всех областях не наносил ущерба жизни на Земле (ст. 4);

защищать геном человека и сохранять биологическое разнообразие при безусловном уважении достоинства человеческой личности и прав человека (ст. 6);

сохранять культурное разнообразие человечества, защищать материальное и нематериальное культурное наследие и передавать это общее наследие будущим поколениям (ст. 7);

пользоваться общим наследием в соответствии с международным правом при условии, что это не наносит ему невосполнимого ущерба (ст. 8);

избавить будущие поколения от бедствий войны, обеспечить мир, безопасность, уважение международного права, прав человека и основных свобод (ст. 9);

исключить любые формы дискриминации для будущих поколений (ст. 11).

В данную Декларацию не вошла формулировка о правах будущих поколений. Однако первоначальный вариант этого документа, подготовленный под руководством Ж.-И. Кусто в 1979 г., назывался «Декларация прав будущих поколений».

Идея неотчуждаемых прав будущих поколений уже легла в основу деятельности ряда общественных организаций и институтов, обеспечивающих представительство интересов будущих поколений в сегодняшнем политическом процессе.

В России решение проблемы будущих поколений усложняется низким уровнем жизни значительной части населения. Видимо, сейчас вряд ли возможно всерьез говорить о сбережении ресурсов для будущих поколений. Очевидно, что вопрос, куда направлять сырьевую ренту, пока что будет решаться исходя из краткосрочных прагматических задач. Ясно и то, что стратегическая проблема обеспечения интересов будущих поколений россиян неразрывно связана с экономико-технологической модернизацией России, возможной лишь на базе широких преобразований социально-политического и социально-правового характера. И в этом смысле широкомасштабная модернизация всех сфер общественной жизни страны — это наша правовая обязанность не только перед будущими поколениями, но и перед нашими предками, чьими колоссальными усилиями осуществлялись предыдущие российские модернизации.

Мировой экономический кризис существенно усложнил проблему обеспечения прав будущих поколений не только в России, но и в тех странах, где создание фондов будущих поколений уже стало нормой социальной жизни. А ведь каждый день приносит новые политические, экономические и даже природные катаклизмы, которые показывают сложности обеспечения прав будущих поколений с беспощадной убедительностью.

Однако, вопреки всем вызовам современности, идея прав будущих поколений, призванная преодолеть доминирующий сегодня эгоистический, потребительский подход к благам, представляющим собой историческое достояние человечества, будет пробивать себе дорогу и все больше завоевывать право на жизнь. Иного не дано. Потому что без решения этой задачи у человечества нет будущего.

С проблемой правовой ответственности перед будущими поколениями тесно связана проблема правового обеспечения равенства социальных прав.

Право как норма (мера) свободы с необходимостью предполагает равенство. Отсюда знаменитый философско-правовой императив И. Канта, основанный на конфуцианской и библейской заповедях: «Поступай по отношению к другим так же, как ты хотел бы, чтобы другие поступали по отношению к тебе».

Правовое равенство, являющееся парафразом понятия справедливости (как уравнивающей, так и распределяющей), логически предполагает преодоление исходного фактического неравенства людей путем создания равенства стартовых возможностей в использовании людьми своих прав и свобод.

Что имеется в виду, когда речь идет о двойственности перетекания правового понятия «равенство» в понятие «справедливость»? Различают два аспекта справедливости. Во-первых, это справедливость уравнивающая, то есть формальное равенство всех перед законом и судом. Во-вторых, это справедливость распределяющая, пропорциональная («воздаяние равным за р авное», «каждому свое», «каждому — по делам его», «каждому воздастся такой мерой, какой он отмеривает другим»).

Уравнивающая справедливость не может существовать без распределяющей, и наоборот. Для того чтобы воздать равным за равное, необходимо поставить лиц в равное положение. А для того чтобы поставить лиц в равное положение, необходимо равное воздаяние, адекватное поведению. Тем не менее достаточно сравнить этимологию греческого dikaiosyne («справедливость», «правосудие») с аналогичным латинским justitia, чтобы понять, что в первом случае акцент делается на уравнивающий, статический, а во втором — на распределяющий динамический аспекты справедливости.

Между тем формальное равенство в его двух аспектах — справедливости как уравнивающей, так и распределяющей — это то, что в политико-юридической мысли описывается как общество равных возможностей. Если общество (в лице государства) не способно правовыми средствами обеспечивать соответствующее преодоление, то искажается действительный смысл и распределяющей, и уравнивающей справедливости, исчезают механизмы эффективной защиты интересов людей и возможность выживания и развития соответствующего общества.

О каком будущем мечтают россияне?

Американцы любят говорить о великой американской мечте. Наверное, имеется не меньше оснований говорить о великой российской мечте. И эта мечта — общество равных возможностей. Общество, которое представляет собой идеал для всех цивилизаций и стран, имеющих корни в христианстве, основанном на равенстве людей перед Богом, на их равенстве в достоинстве и правах.

Вспомним историю нашей страны. Христианизация Руси — первый прорыв общества равных возможностей в нашу реальность. И неудивительно, что эту христианизацию проводил великий князь Владимир — сын не только монарха, но и рабыни, ставшей женой его отца. Равенство воплощено уже в Русской Правде, которая уравнивала элиту и народ перед лицом правовой справедливости. Тогда на Руси впервые был закреплен принцип равной меры правовой ответственности путем уравнивания мер (еще не размеров, а только видов) наказаний…

Петровские реформы — еще одно проникновение общества равных возможностей в нашу российскую реальность. Ведь птенцы гнезда Петрова вышли из самых низовых слоев общества, и у нас это произошло едва ли на столетие раньше, чем в романских странах.

Да и советский проект основывался на постулировании в качестве идеала именно общества равных возможностей. Этот идеал воплощался в его протестной части (в конце концов, действуй при Петре Великом и его преемниках печальной памяти «циркуляр о кухаркиных детях», не было бы у нас Ломоносова, а ввиду того, что соответствующий подход стал преобладающим у элиты на рубеже XIX — XX вв., мы и получили революцию). Но этот же идеал работал в его созидательной части (прежде всего, в борьбе за равные социальные и иные жизненные блага).

И сейчас граждане России хотят именно правового равенства: равенства перед законом и судом, равенства для себя и своих детей в доступе к образованию, охране здоровья, культурным ценностям, равенства в праве на жизнь и жилище и т. д. Если этого нет, то деформируется принцип верховенства права, возникает разрыв между законом и правом, искажается правовой характер власти. И в конечном счете страна утрачивает не только способность к развитию, но и социально-политическую устойчивость как таковую.

Однако означает ли это, что великая российская мечта похожа на американскую (британскую, французскую, немецкую, нидерландскую и т. д.) мечту?

И да, и нет. В глобальном, наиболее общем плане все социальные идеалы, отражающие стремление к хорошей, качественной во всех смыслах этого слова, достойной жизни, весьма схожи. Но в путях достижения этого идеала, открывающихся в рамках конкретно-исторической реальности, они различаются. Различаются соответственно социально-историческим, социально-политическим, социально-экономическим условиям каждой конкретной страны. Англичане говорят о старой доброй Англии, французы — о прекрасной Франции. Русские и все россияне в целом говорят о великой России. Россияне могут ощущать себя достойными людьми, только будучи гражданами великой страны. Это нужно не для неких великодержавных, гегемонистских амбиций тех или иных политических режимов. Это необходимо прежде всего для самих граждан.

И объективно объясняется всей историей нашей страны. В России государство всегда, в любые исторические периоды играло совершенно особую, консолидирующую, цементирующую роль защитника населения, интегратора территории, строителя социальных (социально-политических, социально-экономических, социально-культурных) структур. Это обусловлено огромными размерами территории России (в любую эпоху она была кратно больше территории любой из сопредельных держав), сложным политико-географическим и экономико-географическим положением, полиэтничным, поликонфессиональным составом ее населения и т. д.

А значит, величие России — это не агрессивная химера, а неотменяемый системный императив. Просто завтрашнее величие России, оставаясь величием и будучи преемственным по отношению к ее прошлому величию, будет совсем иным. Его основа — инновационная гибкая регулятивность, ответственность перед будущим и равенство возможностей всех граждан страны. Вглядываясь в эту желанную для всех новизну, мы легко увидим одновременно и нечто вечное — вневременное и идеальное. То, без чего России нет и не может быть.

——————————————————————