В. Мартемьянов, заместитель Дорогомиловского межрайонного прокурора Москвы.
Темы, затронутые в статье А. Мыцыкова «Прокуратура. Проблемы развития» <*>, представляются крайне актуальными и существенными в разрешении стоящих перед органами прокуратуры проблем. Коснусь лишь поднятых автором вопросов, связанных со следствием прокуратуры. ——————————— <*> Законность, 2000, N 1.
С моей точки зрения, совмещение следственных и надзорных функций органам прокуратуры противопоказано, если не сказать вредно. Само понятие надзора за предварительным расследованием предусматривает независимость прокурора от конкретных результатов следствия, сосредоточение внимания исключительно на безукоснительном соблюдении следователями и оперативными работниками норм права. Прокурор не должен быть всецело заинтересован в раскрытии того или иного преступления. Его функция в том, чтобы обязанные службы, что называется, «играли по правилам» и в случае выявления нарушений закона немедленно принимать меры к снятию обвинений либо подозрений, какими бы очевидными ни казались доводы следствия. К сожалению, в нынешней ситуации прокурор (особенно его заместитель, курирующий следствие прокуратуры) весьма заинтересован в раскрытии преступления, отнесенного к компетенции прокуратуры. Зачастую надзорная работа прокурора (либо его заместителя) в этой области принимает оттенок работы сыщика — участие в осмотре места происшествия, организация работы штаба по раскрытию преступления, выработка версий по поиску преступника, составление совместных с оперативными службами планов расследования, проведение с ними же совещаний по текущим вопросам следствия и т. п. Результат — не всегда адекватное реагирование прокуратуры на нарушения закона, допущенные оперативными службами по делам прокурорской подследственности: случается, что на некоторые «вольности» работников уголовного розыска прокурор готов смотреть более либерально, если это касается следствия прокуратуры, но не следствия органов внутренних дел. Это вполне объяснимо: с прокурора, что называется, «не спросят» за нераскрытие грабежа или мошенничества (при надзоре за следствием милиции смысл прокурорской работы более — менее очевиден), а вот за нераскрытое убийство или изнасилование «предметный» разговор с вышестоящим руководством обеспечен. Совмещение в одном ведомстве функций надзора и расследования — это все-таки профанация идеи надзора. Приведу пример из собственной практики. Недавно я, как заместитель прокурора, исполнял обязанности прокурора на время его отпуска. В этот момент оперативными службами был установлен гражданин, по данным уголовного розыска совершивший «заказное» убийство. Так как единственный квалифицированный следователь в то время тоже был в отпуске, то мне пришлось уголовное дело принять к своему производству. Я допросил этого человека в качестве свидетеля, затем задержал его по ст. 122 УПК, сам допросил его в качестве подозреваемого, оценив собранные мною же доказательства, сам сформулировал и предъявил обвинение, сам же избрал меру пресечения. На недоуменный вопрос адвоката: «А кому же, в случае чего, жаловаться на следствие?!»,- я ответил: «Мне. На меня». (К слову, спустя определенное время по этому уголовному делу я «сам себе» продлил срок следствия и срок содержания под стражей обвиняемого до трех месяцев.) Абсурд? Нисколько. Эта ситуация полностью регламентирована п. 5 ст. 211 УПК. Можно возразить, что защитник был вправе обжаловать мои действия вышестоящему прокурору — округа, города и т. д. Но чем тогда я отличался от «обычного» следователя? Тем, что в подобных случаях участие «лично прокурора» в предварительном расследовании гарантирует стопроцентное соблюдение закона? В сложившейся правовой ситуации ответить положительно на этот вопрос я не могу. Та же схема «привязанности» прокурора к раскрытию преступления зачастую ставит его в сложное положение, например, при рассмотрении материалов о без вести пропавших, об обнаружении трупов с неявными признаками насильственной смерти, по заявлениям об изнасиловании, где факт преступления неочевиден, и по многим другим вопросам. С одной стороны, прокурор при принятии подобного решения всегда должен, при наличии достаточных оснований, выступить инициатором уголовно — правовой процедуры, что оговорено ст. 3 УПК, но, с другой стороны, ответственность за раскрытие возбужденного им самим же уголовного дела довлеет над прокурором не меньше, чем требование выявления преступления. Обязанность прокурора не только выявить преступление, но и «принять меры к установлению события преступления, лиц, виновных в совершении преступления», странным образом совмещается в упомянутой норме права. Принимая на себя обязанность раскрытия преступления (установление преступления, выявление виновных — это прерогатива работника уголовного розыска и следователя), прокурор, во-первых, ставит себя фактически в положение оперативно — следственного работника, за коим само собой нужен прокурорский надзор, а во-вторых, попадает в нелепейшую правовую ситуацию — перспективу дачи показаний в суде в качестве свидетеля по расследовавшемуся им уголовному делу (соответственно — допроса на судебном следствии судьей, государственным обвинителем, подсудимым, его адвокатом, общественным защитником и т. п.). Если рассматривать возможность личного участия прокурора в предварительном расследовании как особую форму прокурорского надзора, то, надо понимать, в суде прокурор де-факто допрашивается о том, правильно ли он осуществлял возложенные на него обязанности по надзору за следствием, и в этом контексте допрос, например, подсудимым прокурора выглядит, с моей точки зрения, по меньшей мере анекдотически — сам я несколько раз попадал в такую ситуацию. Необходимо сказать и о другом аспекте следствия прокуратуры — о разграничении подследственности между органами прокуратуры и другими правоохранительными ведомствами. Совершенно прав А. Мыцыков, говоря в своей статье о необходимости сужения прокурорской подследственности. Почему к исключительной прокурорской подследственности относится ч. 2 ст. 167 УК РФ? Могу предположить, что подразумевалось при этом расследование прокурором преступлений, связанных со взрывами предприятий, поджогами школ, больниц и т. п. На практике же это вылилось в уголовные дела о поджогах обивки дверей квартир и почтовых ящиков — преступление, «достойное», в крайнем случае, расследования силами дознавателя. Но нет, согласно мнению законодателя, уголовное дело об умышленном уничтожении путем поджога обивки двери или содержимого ящика для газет должен вести только следователь прокуратуры (в том случае, если он не сумеет уговорить потерпевшего на заявление о незначительности понесенного им ущерба). В производстве нашей прокуратуры имеется несколько таких дел, а некоторое время назад мы направили в суд уголовное дело о поджоге коврика — потерпевшая категорически настаивала на том, что этот коврик для нее чуть ли не суть жизни! Так вот следователь прокуратуры расследовал это «дело» три месяца, провел по нему четыре экспертизы (причем одну из них психиатрическую), при этом имея в производстве классический набор «прокурорских» уголовных дел — взятки, убийства, изнасилования и т. п. Я до сих пор не могу понять, в чем заключалась особая общественная значимость сгоревшего коврика. Больная тема — половые преступления. Кому пришла мысль о том, что критерием разграничения подследственности этого вида преступлений должны являться анатомические подробности женского тела? Я говорю о ст. ст. 131 и 132 УК РФ. Раньше, в УК РСФСР все это было отнесено к ст. 117, и вопросов о том, зависит ли подследственность от формы совершения насильственного полового акта, не возникало — все это касалось только прокуратуры. Другой разговор, что шли споры о том, что, собственно, считать изнасилованием в буквальном смысле. Определились, что половой акт — это действия, направленные на зачатие плода. Соответственно разграничили эти действия как направленные на «это» (изнасилование) и не имеющие отношения к возможной беременности (насильственные действия сексуального характера). Но зачем же было нужно относить эти два практически сочетающихся преступления к разным ведомствам — прокуратуре и милиции? В результате главным вопросом для начала расследования становится один, обращенный к потерпевшей, с целью установления конкретной части ее тела, пострадавшей от посягательства. И от ответа зависит, кто примет уголовное дело к производству — следователь милиции или прокуратуры. В порядке шутки могу сказать, что, по-видимому, отнесение изнасилования к подследственности прокуратуры есть какая-то особая форма прокурорского надзора за рождаемостью. А если серьезно — то это полнейшая нелепость. К разряду юридических нонсенсов позволю себе отнести и положения ч. 3 ст. 126 УПК, оговаривающие компетенцию органов прокуратуры в части расследования преступлений, совершенных «судьями, прокурорами, следователями и должностными лицами органов внутренних дел, налоговой полиции и таможенных органов». Было бы понятно, если бы эти преступления расследовались прокуратурой исключительно в связи с исполнением возложенных на перечисленных лиц служебных обязанностей. Однако почему-то домашний дебош участкового инспектора должен расследовать следователь прокуратуры. Бесконечным потоком в прокуратуру поступают материалы на возбуждение уголовных дел по фактам дорожно — транспортных происшествий, совершенных сотрудниками милиции, — вне зависимости от того, находился ли работник органов внутренних дел при исполнении своих обязанностей либо ехал с дачи. На мой взгляд, преступления, которые совершены судьями, прокурорами и т. д. вне службы, можно и должно отнести к подследственности органа расследования сообразно квалификации совершенного преступления. Таким образом, необходим коренной пересмотр положений Уголовно — процессуального кодекса, направленный на значительное сужение прокурорской подследственности. Мне могут возразить — расследование убийств, взяток, изнасилований всегда относилось к ведению прокуратуры, следователи органов внутренних дел подобные дела расследовать не смогут ввиду «отсутствия опыта» и меньшей «подготовленности кадров». Но, во-первых, расследование, например, взяточничества в новой редакции УПК законодателем отнесено уже к альтернативной подследственности, а фактически аналогичный состав преступления — ст. 204 УК РФ (коммерческий подкуп) — к исключительной подследственности органов внутренних дел. Ситуацию с пограничными составами половых преступлений я описал выше. А во-вторых, насколько изменилась правовая ситуация в связи с отнесением в новом законе ч. 4 ст. 111 УК РФ к исключительной компетенции прокуратуры? По прежнему закону тот же состав преступления — ч. 2 ст. 108 УК РСФСР — относился к подследственности органов внутренних дел, хотя он не столь существенно отличается от убийства. Так почему же следствие органов внутренних дел не сможет расследовать и убийства? Высказанные мною идеи могут показаться крайне спорными, но, повторюсь, в новом и постоянно меняющемся правовом поле прокуратуре крайне важно сохранить за собой право надзора за правоохранительными ведомствами, а это невозможно без самоограничения своих собственных полномочий, в противном случае — а симптомы этого уже есть — прокуратура будет восприниматься как один из механизмов карательного аппарата, что побудит законодателя передать функции надзора судебным органам, а вот это вряд ли будет оправдано.
